— Вот, б, наглость! — возмущается Гуменяра.

— Козел! — выносит свой приговор Кацап. — Лейтенант, ты знал об этом? Мне Тятя не рассказывал!

— Знал, — отвечаю я. — Этого деятеля командир ОПОНа в тот же день отправил с передовой на хрен и еще дальше.

— А нам почему не сказал?

— Незачем было. Из-за одного дурака волны гнать?! Если бы с нашей стороны нашелся такой же, уговору с ОПОНом конец! Вообще-то, мне тоже этого знать не стоило. Али-Паша проболтался.

— Правильно! — свысока одобряет Достоевский. — Кстати, в качестве извинений мы от опоновцев сверх уговора пять бутылок «Тигины» получили. Договаривались-то на десяток!

— Погляди ты, есть, значит, у полицаев совесть! — выпаливает стоически молчавший до этого Дунаев.

Прежде чем Серж успевает отреагировать на это легковесное высказывание, в воспитательный процесс вмешивается Тятя:

— Малек, если бы на той стороне ни у кого не было совести, было бы совсем плохо. А так видишь, мы живы и даже коньячок пьем. В ОПОНе вояки не слабые, только люди они подневольные. Им семьи кормить надо, а не нас убивать.

— Это их не оправдывает! — цежу я. — Но, Дунаев, пойми, такие случаи, когда на все сто нет совести — редкость. Чаще бывает, когда ее у врага нет на пятьдесят или семьдесят пять процентов. А у гопников ее нет на все девяносто пять! И вообще, Серж просил без дискуссий! Помолчи и не порть о себе впечатление!

Достоевский опускает поднятую было бровь и отворачивается. У Али-Паши этому научился. Булькает коньяк. Снова Витовт разливает.

— Ребята, выпьем за все хорошее, кто как его для себя понимает, а то Мише скоро идти надо, — предлагает он.

Выпив, Миша слезает с тумбочки и ставит свою рюмку на центр стола.

— Погоди, — говорю ему, — а как же ла боту калуй?[27]

— Правда, идти надо. Засиделся у вас… Ладно, лейте уж, черти! Только давайте вражескую «Тигину». Своим про трофеи навру. Наши-то позиции ближе к Тираспольскому коньячному, чем к опоновским запасам!

— И мне тоже! «Тигину»! — тянется Дунаев.

Опрокинув последнюю, Миша сердечно прощается и уходит. Тятя и Федя идут провожать его. Остальные разбредаются кто куда. Ложусь, закидываю руки за голову и, глядя в потолок, позволяю себе снова погрузиться в воспоминания.

На залитый солнцем белый горячий песок набегают невысокие волны голубого Черного моря. А за спиной, за островками камышей и серебристой листвой редких деревьев раскинулся зеленый Будакский лиман. За ним, на высоком берегу, курортный поселок Сергеевка, от которого к морской косе направляется катер, один из многих, что утром и вечером возят на косу и обратно бесчисленные отряды детей из пионерлагерей.

Море еще прозрачное, живое, не убитое отбросами и стоками «застойных» лет. После каждой набегающей на берег волны песок шевелится от зарывающихся в него рачков. На дне — солнечная рябь. Ее светлые, колышащиеся полоски пересекают стайки мальков и креветок. В неглубокой канаве, вырытой прибоем у самого берега, ползают крабы. Заходя в воду, надо смотреть, чтобы не цапнули за пятку. Вокруг на берегу загорают подростки, мои товарищи и соотрядники. Август восьмидесятого года, и в Москве только что началась Олимпиада.

Вожатые собирают нас, и мы колонной идем на пристань, затем рассаживаемся по скамьям на подошедшем катере. Особо наглые из первого, самого старшего отряда, норовят залезть с гитарой на треугольную площадку носа или на корму. Их сгоняют оттуда. Они лезут вновь и начинают распевать песенку с бесконечным припевом «В пещере каменной нашли». За отходящим катером большой запятой, переходящей в ровную вспененную линию, разворачивается кильватерная струя. На другой стороне лимана короткий переход по тропинке через камыши и вверх. Вот и ворота пионерлагеря, и в конце центральной аллеи — его белые, похожие на корабли корпуса.

После ужина на выбор — танцы или кинофильм. Тот, что идет сегодня, я уже видел. Направляюсь к танцплощадке. Сам танцевать не умею и стесняюсь. Хоть послушаю музыку и посмотрю. Поначалу танцуют в основном девчонки. Среди них и та, к которой я первый раз в своей жизни испытываю большую и тайную симпатию. Все когда-то бывает в первый раз… Из колонок летят музыка и голос молодой еще Пугачевой:

Лето, ах, лето, лето звездное, громче пой!

Лето, ах, лето, лето звездное, будь со мной…

От этой песни немного грустно, ведь скоро кончится такой теплый и солнечный в этом году август. Начинаются медленные танцы. Дамы приглашают кавалеров. Этого я уже вынести не могу и, с чувством неуважения к самому себе, ретируюсь. Иду с друзьями в тайный поход на лиман ловить бычков. Если поймают, запросто могут отчислить из лагеря. Но сейчас рисковать уже нечем, до конца заезда осталось несколько дней. Отчислят, так хоть увижу дома Олимпиаду, которую здесь мешает смотреть распорядок дня. Шарим на дне лимана по колено в воде. Как нахожу обрезок трубы, зажимаю его с обоих концов ладонями и выливаю содержимое в авоську. В каждом втором случае в авоське начинает биться бычок, а то и пара. Иногда мелкие рыбки проваливаются между нитями и падают обратно в воду. Не жалко! Бычка в лимане много, и каждый вечер нарочно разбросанные нами на дне трубы полны. Скоро в лагере отбой, пора возвращаться, солить пойманную рыбу и развешивать ее на крыше корпуса для сушки. В наступивших сумерках по газонам центральной аллеи начинается шествие ежей. Большие и малые, поодиночке и целыми семействами с ежатами, они направляются к столовой пировать на объедках. При нашем приближении они даже не сворачиваются. В свете карманных фонариков роями ярких точек вспыхивают их глазки.

Уже после отбоя мы еще раз вышли и геройски стырили арбуз, который рос перед администрацией лагеря. Месяц ждали, пока созреет. Разочарование! Он оказался совсем зеленым. Улыбаюсь, пока перед глазами вновь убегают с незрелым арбузом пацаны, за которыми с лаем мчится злая шавка из будки рядом с админкорпусом.

Прощальные линейка и пионерский костер. Взлетающие в южной ночи языки пламени и снопы искр завораживают. Одухотворенные лица пионервожатых. Нам вещают: «Учитесь! Вы будете жить при коммунизме, когда люди будут жить и работать на других планетах!» Хорошее было время! Но кончилась неуклюже выдуманная сказка. Высадились! Только не мы на Марс, а националистические мутанты нам на голову. Только выучился, не до конца даже, как потемнела светлая жизнь, вкоторую нас с таким пафосом выпускали…

У соседей справа, неожиданно, как сигнал для возвращения в реальность, вспыхивает стрельба. Мать их так! Какой мир проспали! Перестрелка быстро усиливается. Слышна работа подствольников, и «бум-м!» — ее тут же перекрывают удары гранатометов.

Шить-шить-шить-шить… Тр-рах! Тр-рах! Молдавские минометы!