Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мазанов спрыгивает с подоконника, крадется к туалету.
Открываем краны. Струю на пол надо пускать неслышно, в зазор между умывальником и стеной.
На первом этаже за пластиковым стеклом — расписание. Мазанов обливает стенд растворителем, поджигает.
Бежим из дома к трем вокзалам. Бродим среди ларьков с порнографией и выкидными ножами. Доедаем хлеб, ряженку, расходимся по домам.
По дороге я высматриваю вывеску кинотеатра «Молодежный» в кронах деревьев за мостом. Дома вру, что был хор. Родители верят.
С утра, в школе, нас не кормят. Только на продленке в столовой появляются булочки, чай и сырки в шоколаде.
Полы в коридорах мокрые. Классные руководители проводят беседы. Директриса ходит по классам и каждому хулигану заглядывает в глаза. Хулиганы молчат.
К метро не пройти. Демонстрация. Милиция перекрыла заграждениями арку, которой заканчивается Палашевский переулок. Пытаемся протиснуться — не пускают.
— Через дворики!
Я еле успеваю за Мазановым, проход на Пушкинскую площадь рядом с бывшим кафе — перекрыт.
Обходим еще дальше.
Восемь вечера. На улице никого. Бежим по Тверскому бульвару.
За спиной усиливается гул. Сзади толпа. Я вдруг падаю, цепляюсь за что-то ремнем, и он, непонятно как, сползает с брюк. Мазанов замечает натянутый между деревьями трос. Я поднимаюсь, забыв о ремне, бегу за Мазановым.
Улица Горького. Людей с плакатами и флагами с проезжей части теснит милиция.
Мазанов предлагает пилить дерево смерти ножовкой.
На торжественное открытие первого ресторана Макдоналдс в СССР приглашены двадцать два миллиардера и концертный хор Капеллы Мальчиков.
Когда мы споем, можно будет съесть сколько угодно.
Нинель Давыдовна боится, что мы набросимся на еду и опозоримся.
Ванильный коктейль — очень вкусный. Биг-мак — очень вкусный. Картошка — очень вкусная. Филе-о-фиш — очень вкусный. Кока-кола — с настоящим льдом. Гамбургер — очень вкусный. Мороженое — плохое.
Миллиардеры — обычные люди.
Нинель Давыдовна — сука.
Когда мы свалим дерево смерти, умрут: Коновалов, Цыпленков, Нинель Давыдовна, Лидия Александровна и директриса.
Когда упадет дерево смерти, не станет Капеллы Мальчиков.
Мазанов принес ржавую ножовку и треугольный напильник. Отец показал Мазанову как точить ножовку. Надо провести напильником по каждому зубцу, с двух сторон.
Вместо уроков всех школьников и учителей собирают в спортзале.
Директриса говорит, что двоих учеников видели вчера стоящими на коленях перед очередью в Макдоналдс, они просили жвачки у иностранцев.
Я добываю электричество на хоре. Если потереться задом о школьный стул, а потом прикоснуться к заклепке, которая крепит деревянное сиденье к металлическому каркасу — ударит током. Мазанов тоже добывает электричество.
— Встать! — велит Нинель Давыдовна. — Вон отсюда, быдло! В хор «Б»!
В ларьках продают сладкие ликеры разных цветов. Мазанов любит молочные, а я предпочитаю зеленый яблочный ликер в литровых бутылках, его можно пить стаканами в туалете.
Младшие стоят за дверью и шепчутся:
— Там эти… Мазанов: старшие!
Мы пилим дерево смерти по окружности. Выпиливаем куски. В двух-трех местах приблизились к сердцевине. Когда дует ветер, дерево скрипит, но не поддается. Мазанов предлагает залезть повыше и раскачаться.
Я становлюсь ногами в пропил, обнимаю ствол. Мазанов забирается мне на плечи, дотягивается до первого сука, помогает мне. Лезем выше. Раскачиваем.
Дерево смерти ложится кроной на красную кирпичную стену.
Срываясь, я вдруг понимаю, что это задняя стена одного из зданий, в которых размещается музей Революции.
Ни Капеллы Мальчиков, ни Нинель Давыдовны, ни Цыпленкова, ни Коновалова, ни Лидии Александровны, ни директрисы…
Белорусский вокзал. Я опомнился. Мазанов лежит на полу в бытовке. Я сижу за столом: домино, пепельница, стаканы, сок, водка, красное лицо обходчика путей, еще одно. Кто-то толстый, похожий на Цыпленкова, сидит верхом на беспомощном Мазанове и издевательски шлепает ладонями ему по щекам. Мазанов, верно, виноват.
Но все-таки Мазанов — мой школьный друг.
Я встаю. Кто-то в синей спецовке бьет меня в лицо. Я падаю на стол, хватаю бутылку водки, разбиваю. В руке — розочка.
Пахнет спиртом. Обходчики путей пугаются. Мазанов сталкивает толстого.
Бежим на площадь. Поздно. Темно. Метро закрыто.
У входа собираются бомжи, шпана. Лучше уйти.
Угощают.
Мазанов качается, но пьет. Я тоже.
Рядом кто-то хвастает связкой церковных свечей и раздает всем, кто подходит.
Вскоре под колоннами светлеет.
Мазанов негромко начинает петь:
— Сла-а-вься, славься…
Устроиться шамотником на теплотрассу Гошу надоумил его однокурсник Вася, дальний родственник начальника СУ-160.
В семь утра Гошу подбирал автобус на кольцевой автодороге в районе Жулебино. Пока ехали на генеральный объект в Бибирево, Гоша спал. В бытовке переодевался в комбинезон, резиновые сапоги и спускался с рабочими под землю.
Монтажники рыли траншею, клали трубопровод и закрывали все сверху бетонными плитами. Шамотники обматывали трубы стекловатой, оборачивали металлической сеткой и фольгой.
Раньше «на шамоту» сгоняли зеков, солдат. Они трудились под землей, по колено в воде, сталкиваясь бритыми головами в скудном свете бензиновых горелок, и в спертом воздухе искрилась взвесь от стекловаты. Сейчас в шамотники идут хохлы, молдаване. Москвичи в бригаде: Гоша, Вася и Марусев.
От стекловаты чесалось тело. Первые дни Гоша работал в перчатках, и зря, было только хуже. Кожа покрывалась мелкими волдырями, в носу хрустело, а умываться горячей водой не рекомендовалось, — в расширенные от тепла поры глубоко проникала стеклянная пыль. И, казалось бы, — страшно. Но уже через месяц, в выходные, Гоша скучал без ваты. Хотел мять ее, гладить, чувствовать покалывание на ладонях; хотел катать из нее шарики, медленно разрывать, любуясь длинными волокнами. Эту загадочную притягательность теплоизоляционного материала Марусев потом объяснял привыканием нервных окончаний к легкому раздражению, от чего, якобы, возникала зависимость.
Поначалу Гоша держался вместе с Васей. Тот был юркий, наглый парень с выбитыми передними зубами. Еще в шестнадцать лет Вася выпросил у старшего брата его красную «шестерку». Разъезжая по улицам Железнодорожного, он тормозил возле каждой девушки, стоящей на тротуаре, высовывался в окно и предлагал совокупиться. Такие ухватки Гоша не одобрял, но он все равно дружил с Васей, да и барышни порой все-таки садились в его обшарпанную машину.