– О, я понимаю. Вот я теперь и пытаюсь все тебе разъяснить. Ты же ведь теперь, наверное, не знаешь, что делать дальше. Как жить.

– Ну, разберусь как-нибудь.

– Понятно, – кивнул он. – А на что?

– На деньги, – растерянно проговорила она.

– На какие? – удивился он.

– Я… я не знаю, о чем ты. У Степанова же были деньги, – чуть взвизгнула она. Голос подвел, сорвался от волнения.

– Конечно-конечно. Только не его, а нашей общей компании. У него был, конечно, дом, машина там, все прочее, но деньги – деньги были не его. Я надеюсь, ты это понимаешь. Понимаешь?

– Не очень, – побледнела Ника.

– Хорошо бы, чтобы ты все-таки попыталась понять. Это очень важно, – сделал акцент Лемешев. – От этого многое зависит. Ты же не думала, что сможешь просто взять и забрать из дела какие-то там деньги Степанова.

– Но…

– Послушай меня, деточка, – перешел на другую интонацию Лемешев. Глаза его вдруг стали злыми, колючими и даже опасными. – Приди в себя. Ты что, думала, что унаследуешь чемоданы бабла и будешь жить на Майорке, в ус не дуя?

– Я пока вообще еще ни о чем не думала, – соврала Ника, злясь и пугаясь одновременно. Безусловно, Лемешев был прав, и именно что-то в этом роде и планировала Ника для себя теперь. Смерть Степанова, при всей ее трагичности, полностью совпадала с планами Ники на жизнь. С изначальными планами, когда они еще только рождались в ее молодой деревенской головке. При первой окраске волос в пепельный цвет она мечтала выйти замуж за миллионера, который бы умер и оставил ее лежать на бортике собственного бассейна, молодую и красивую, лишенную забот и проблем. Неужели это так много?

– Ну, нет, только не надо этого. Все ты думала. И я тебе объясню, как все будет на самом деле. Конечно, мы тебя не бросим, будем помогать. Ты знаешь, мы всегда чтим память погибших товарищей, хотя если бы Степанов поменьше пил, мне бы не пришлось сейчас все это разгребать. Ладно, прости.

– Ничего. Тем более что это так и есть.

– Ты не будешь ни в чем нуждаться. И в этом смысле, я уверяю тебя, жизнь твоя или, как сейчас любят говорить, ее качество улучшится. Тебе будут платить что-то вроде… ну, пенсии.

– В смысле? – сощурилась Ника. «Порше», управляемый твердой рукой водителя с наколкой на фалангах пальцев, потихоньку добирался до Троице-Лыкова. Близилось три часа, страшно хотелось есть. И пить. И выпить. Ника уже жалела, что села в «Порше» и не перенесла этот разговор на потом. С другой стороны, чего было тянуть. Перед смертью не надышишься. Значит, они собираются все у нее отобрать. Как несправедлива жизнь! Где права человека? Впрочем, можно ли жаловаться на права, получая наследство от криминального мужа? Вопрос!

– Мы всегда содержим вдов, ты должна была бы это знать, – удивился он. Ника вспомнила, что слышала о чем-то таком от Лиды. Она рассказывала, что девчонкам, чьи молодые мужья лежат сейчас в дальнем уголке Ваганьковского кладбища, платят деньги по сей день, хотя после смерти некоторых прошло уже чуть ли не двадцать лет.

– Что вы вкладываете в слово «содержать»? – вдруг спросила Ника совершенно другим тоном. По-деловому.

– Вот это хороший вопрос, – обрадовался Лемешев. – Значит, условия такие. Ты наследуешь все, что у него в собственности, то есть дом, машину, землю и квартиру. Единственное, на него оформлена одна хатка представительская, ее придется отдать.

– Какая? – заинтересовалась Ника.

– Не нужно тебе этого, – сощурился он. – Подпишешь бумаги и спи спокойно.

– Ладно.

– Так. Кроме этого, тебе ежемесячно будут давать деньги на содержание дома и достаточно комфортную жизнь. Так что работать тебе не придется. По крайней мере, пока ты будешь хранить верность памяти нашего дорогого Степанова. И поверь, куколка, это просто шикарные, царские условия. Устроит тебя такой расклад?

– Устроит, – хмуро кивнула Ника.

Хрустальная мечта о Мальдивах рассыпалась на глазах, но дом в «озерах» стоил не меньше полутора миллионов. И в остальном все звучало не так уж плохо. О чем мы говорим, не тягаться же ей со Свитским. Это исключено, если она, конечно, хочет еще походить по земле на своих красивых длинных ногах.

– Вот и молодец. Мы, кстати, приехали, – хлопнул в ладоши весьма довольный такой сговорчивостью Лемешев.

– Можно вопрос? – спросила Ника, выходя из машины.

– Валяй.

– А Лидке? Лидке вы тоже будете платить?

– А тебе зачем? – удивился он.

– Просто так, – пожала плечами Ника. – Интересно, насколько у нас налажена социальная, так сказать, поддержка.

– Просто так только кошки плодятся. Давай-ка все-таки, красавица, каждый будет заниматься своим делом, – сощурился он.

Лиде платить никто не собирался. По крайней мере, до тех пор, пока Павел оставался живым. А что бы было, случись и ему перекочевать в мир иной, – трудно сказать. Во-первых, мафия вам не собес, тут нет единого закона, все делается по понятиям, сильно видоизменившимся после окончания безумных девяностых. И вообще – кто сможет предъявить претензии и куда? В межрайонный суд? Не смешите. А во-вторых, все же Павел Светлов не чета Степанову, он не был до конца своим на этом празднике жизни, наоборот, он всегда для всей этой братии оставался чужаком, чистоплюем, слюнтяем, который только и мог, что стучать по клавишам компьютера. Он так и не научился толком стрелять, хотя Степанов регулярно таскал его на стрельбища. Павел ездил и бил по банкам, на охоту тоже выбирался, особенно с крупными мордами из госструктур, когда охота не была собственно развлечением, а являлась декорацией к переговорам. Но никогда на него не нападал тот чисто животный азарт, та жажда крови, которая заставляет убивать какого-нибудь мелкого и серого, совершенно загнанного зайца.

– Я как-то предпочитаю, чтобы мне если и зайца подавали, то в упаковке и в разделанном виде, – объяснял он Лиде потом.

– Ты считаешь, что зайцу от этого легче? – удивлялась Лида.

– Я считаю, что в этом случае я категорически не имею никакого отношения к его смерти, – пояснял он.

– Удобная позиция, – качала головой она.

Лида ненавидела лицемерие вообще и вот это вечное желание Павла, сидя в корыте с грязью, пытаться быть или хотя бы казаться чистым – в частности. Назвался членом организованной преступной группы – полезай делать татуировки. А чего стесняться? И говори, как положено, по фене. Не надо ходить в Большой на премьеру, тебе там не положено. Так или примерно так она подкалывала его, а Павел злился, обижался, заявлял, что он-то сам ничего такого не делает.

– Какого «такого»? – хмыкала она.

– Я что, виноват, что родился в такой стране и в такой момент, где деньги можно зарабатывать только подобным образом? Или ты бы стала жить со мной в Солнечногорске? И считать копейки от зарплаты до зарплаты?