волшебна, что инструмент звучал просто неузнаваемо под его пальцами. Он вдохнул душу в фортепьяно. Его игра воздушна и прозрачна, это нежность... и вместе с тем звучание глубокое и наполненное/.../ каждый звук проникает прямо в сердце.»

И еще: « У него красивый лоб, лоб мыслящего человека. Складки у рта придают лицу горькое выражение. Когда он улыбается, чувствуешь, что этот человек много страдал/.../. Его здесь называют последним лучом заходящего солнца/.../ Ему не суждено жить долго, у него, мне кажется, слишком возвышанная душа.»

Астольф де Кюстен, французский писатель и драматург: «... Это не фортепьяно, это душа, и какая душа! /.../ в те суровые дни, что нам угрожают, лишь искусство сможет соединить людей/.../ погружаясь в Шопена, люди начинают понимать и любить друг друга.»

Фердинанд Хиллер, немецкий композитор, пианист, дирижер: «Никто так не прикасался к клавишам, никто не извлекал из них таких бесчисленных оттенков/.../ То, что у других являлось изысканным украшением, у него напоминало окраску цветка; то, что у других было техническим совершенством, у него напоминало полет ласточки/.../ Даже отсутствие импонирующей силы звука, присущей например Листу, Тальбергу и другим, усиливало его обаяние/.../ Всякая мысль об этой игре как о чем-то телесном была невозможна.»

Итак, душа, «слишком возвышенная душа». Но вот совершенно поразительное свидетельство.

Юлиан Фонтана, польский музыкант, друг Шопена: «У него была привычка, если он не бывал вечером приглашен/.../ тушить свечи, садиться за любимое фортепьяно и по два часа, а бывало и больше, исполнять фантазии, полные самых возвышенных мыслей/.../ поражающие новизной, более того — ничем не напоминающие его изданные сочинения, — столь обилен в нем был источник вдохновения, столь богато воображение, столь неисчерпаем творческий дар, что все, что он писал и сочинял, было лишь слабым отблеском этих его вечерних непосредственных импровизаций».

(Как не вспомнить здесь знаменитые домашние импровизации Святослава Рихтера!)

А вне музыки? К сожалению, я не могу воспроизвести здесь должным образом одно из главных свидетельств: знаменитый портрет Шопена кисти Эжена Делакруа. Но вот пара фраз из его дневников: «... он человек редкой тонкости в обращении, он самый истинный из артистов, которых я встречал /.../ человек превосходного сердца и, у меня нет нужды говорить, — ума.»

Снова Хиллер: «... я был в него влюблен /.../ Эти бледные черты, эта более чем хрупкая фигура. При этом он был гибок, как уж, а его движения были исполнены врожденного обаяния и пленительной грациозности /.../ Он был нездоров, а пребывание на чужбине очень угнетало его /.../ Он не мог жить без общества и редко бывал в одиночестве /.../ он непременно должен был иметь кого-либо из друзей рядом с собой /.../ В нем не было ни капли высокомерия, спеси, зазнайства, со всеми он был одинаков, весел, любезен, добродушен /.../ В разговоре он редко раскрывался, и то лишь перед самыми близкими...»

Ференц Лист: «... он остерегался выводить людей из круга их индивидуальности, чтобы не вводить в свой. /.../ даже в минуты сильнейшего волнения он не терял самообладания /.../ Шопен умел великодушно прощать — никаких следов злопамятства не оставалось в его сердце /.../ Его бескорыстие составляло его силу; оно создавало ему подобие крепости /.../ Не утратил юношеской наивности /.../ Никто из парижан не мог понять этого сочетания устремлений гения и чистоты желаний. Еще меньше могли постичь очарование этого врожденного благородства, этого природного изящества, этого мужественного целомудрия.»

Я привел лишь несколько высказываний хорошо знавших и любивших Шопена людей (еще бы им его не любить!), но и этого более чем достаточно, чтобы понять главное: он был одинок, одинок среди людей.

Но в моей вышеприведенной формуле («душа — гений» и так далее) значатся еще мужество и любовь. Чтобы по достоинству оценить первое, надо читать его письма; даже на краю могилы он находит в себе силы иронизировать над своим недугом, не жалуется, проявляет трогательную заботу о близких. Ну, а что касается любви... ясно, что в жизни такого человека, как Шопен, она просто не могла не занимать важнейшее место. Увы, ему не суждено было встретить такой подруги жизни, как Мендельсону или Шуману (думается, не только ему!), и в итоге любовь обернулась для него горечью разочарований и разбитых надежд, принесла ему многочисленные страдания, несомненно ускорившие его безвременную кончину. Рассказывать об этом подробнее у меня нет желания; Шопен был поэт, и уж лучше я закончу свое краткое повествование стихами.

                ШЕСТЬ ПРЕЛЮДИЙ ЛЮБВИ

           /Приношение Фридерику Шопену/

               Скрипят ржавеющие части!

                В тлетворной чаще суеты

               Случается: осколок счастья

                   Или прекрасного черты

                               Сверкнут!

  Но взором отупевшим Бесплотное не удержать.

          Эх, конным быть бы мне — не пешим,

                  Как одержимому скакать

         Куда глаза глядят, — быть может,

               На свете есть еще простор.

             А нет — разбиться у подножья

                               Высоких гор.

                                      * * *

                    Если даже я тебя придумал,

             Не возражай, пожалуйста, — смолчи;

                 Слова мои тем больше горячи,

            Чем холодней в углу моем угрюмом.

                Сиянье звезд далеких и планет

             Игрою расстоянья сжато в точку

             Моей душе — придумана иль нет —

           Лишь ты издалека сверкнула ночью.

           Но как далек и призрачен твой свет!

              Боюсь, его и вовсе б не задуло, —

             Летят слова, бездумно горячи.

            И потому не возражай, молчи, —

                 Даже если я тебя придумал.

                                      * * *

             Жить ожиданьем, жить надеждой —

                 Надеждой, что наступит час,

                     Когда истлевшая одежда

                    Спадет сама собою с нас, —

                   Как это сладостно и жутко!

                    И ни к чему теперь гадать,

                 Возможно ли, что злую шутку,

                Всего лишь только злую шутку

                 Судьба опять грозит сыграть.

                 Бог с нею, будем жить надеждой

                     При свете трепетной свечи.

                       И зародившуюся нежность

                        Лелеять бережно в ночи.