Хорошо помню свою роль в спектакле «Красный галстук», драматической истории, происходившей в семье «зажравшегося» советского функционера. Мне достался скорее отрицательный персонаж – зазнавшийся сынок-эгоист. Моего друга, бедного сироту Шуру Бадейкина, играл Славка Нефедов. А еще активно действовала хорошая девочка, моя сестра. Они-то с Бадейкиным меня совместными усилиями и перевоспитывали. В конце спектакля мы со Славкой стояли, как Герцен и Огарев на Воробьевых горах, и я говорил: «Если я стану настоящим художником, знаете, какую картину напишу? На фоне голубого-голубого неба стоят два друга. Два комсомольца…» И тогда к нам подходила сестра моего героя, которую играла Эля Нодель, и добавляла: «Нет, лучше не два друга. А три. И третий друг обязательно девушка. Комсомолка». Потом мы запевали песню:

  Кто в дружбу верит горячо И рядом чувствует плечо, Тот никогда не упадет, В любой беде не пропадет. А если и споткнется вдруг, То встать ему поможет друг, В любой беде надежный друг Тебе протянет руку.  

Зал иногда нам даже подпевал.

С особым успехом шел спектакль по Евгению Шварцу «Снежная королева». Я выступал в роли сказочника, бегал по сцене с волшебной палочкой. Кая играл Игорь Негода, дочь которого уже в наши времена одной из первых советских актрис снялась для американского «Плейбоя». Сам Игорь в свое время закончил актерский, затем стажировался у О. Н. Ефремова и стал режиссером. Роль Герды досталась новенькой девочке, очаровательно белокурой Лиле Кондратенко, которая не вписалась в нашу уже сформировавшуюся компанию.

Андерсеновская формула счастья из «Снежной королевы» мне очень близка и понятна: «Счастье – это когда тебе принадлежит весь мир и пара коньков в придачу».

Ближе к окончанию школы был спектакль Цезаря Солодаря «У лесного озера», где я сыграл американского шпиона двух возрастов: одного в двадцатые годы, другого – в пятидесятые, современные выходу спектакля.

Занятия в драмкружке происходили на фоне моих детско-юношеских записей типа «Пионерской зорьки» на саратовском радио вместе с девочкой по имени Нина Бондаренко.

Нина Бондаренко была младше меня, училась в седьмом классе. Маленькая такая, со звонким девичьим стервозным голоском. В день похорон Сталина я вместе с Ниной выступал на панихиде в Саратовском театре оперы и балета, читал новейшие эпитафии знаменитых советских поэтов.

Монтаж длился пятьдесят пять минут. Люди в зале с короткими интервалами падали в обморок и выносились под ручки вон. Не выдерживали их организмы всей глубины переживаний. Я же был готов радоваться его смерти. И не только не плакал, но блудливо и глумливо опускал глаза, выступая на сцене и доводя людей до потери чувств. Было упоение оттого, что мы так здорово читаем, что они брякаются. Говорят, вся страна победившего социализма рыдала в тот день. Независимо от индивидуальной меры понимания истинного положения вещей. Я не рыдал, но был взволнован. Идеология ведь действует на уровне бессознательного. Разум тут бессилен, и всем правит истерия.

Но все-таки… Я всегда знал, что Сталин – диктатор. Угнетающий душу русского, советского человека. Дядя Толя Пионтковский иногда мог, не смущаясь, сказать о нем что-то почти матерное.

Однажды я понял, что мне нравится группа «Любэ», как-то выделил ее из общего потока, когда услышал песню «Первая проталина, похороны Сталина…» Удивился, как человек много моложе меня смог так похоже передать именно мои ощущения.

Моими основными корешами в «Молодой гвардии» были Слава Нефедов и Миша Свердлов. Их обоих уже нет в живых.

Славка был самым главным шалопаем среди нас, учился плохо, а Миша был отличником и даже комсомольским деятелем. Слава тоже стал артистом, окончил Щепкинское училище и в поте лица своего добывал кусок хлеба по городам и весям. Алкогольные грехи сильно мешали ему двигаться и развиваться. Мне казалось, что, взяв и воспитав в моей первой студии его сына Игоря Нефедова, я что-то сделаю для Славы. Но кто знал, что судьба обойдется с Игорем так страшно.

А Миша закончил филфак, долго работал режиссером на Саратовском телевидении, снимал передачи в художественной редакции. Потом Миша отбыл вслед за детьми в Землю обетованную, в Израиль, прожил там несколько трудных лет и умер.

С Мишкой и Славкой я познал первую радость настоящей мужской дружбы, которой и позже не был обижен. Слова Гоголя «нет уз святее товарищества» – о нас троих. Казалось, мы были трехтелесным драконом с одним сердцем и одной душой. Полное забвение себя. Когда кто-то из уличной шпаны однажды попытался меня ударить, Миша, который был младше меня, подставил под удар свою руку. Поразительное созвучие душ. Нам было хорошо вместе молчать. Понимать друг друга с полузвука, как в знаменитом анекдоте, когда однокамерники называют только номер шутки, и все смеются, понимая, о чем речь. Мне кажется, мужчине необходимо испытать эту защищенность спины дружбой. Наша дружба защищала нас от мира кольчугой.

У нас были общие тайны. Мы дружили с девочками из хореографического кружка. Все началось со Славки Нефедова, у которого там обнаружилась подруга по имени Люся Бычкова. А я познакомился с Ниной Кудряшовой. Этой девочке я обязан многим; и постоянством, и верностью, и просто душевной полнотой. Нина была способной девочкой, танцевала. Эротика в юношеском возрасте имеет несколько иное значение, нежели в зрелые годы. Чтобы обрести право хоть как-то прикасаться к моей возлюбленной, я не поленился пойти в хореографический кружок, когда у них не хватало мальчишек, и принять участие в балете из жизни растений. Урожайные зерновые противостояли сорнякам. А у меня была роскошная роль Суховея, который все эти тростиночки под себя подминал, сжигая полезную флору… Короче говоря, я ее трогал весь спектакль.

Атмосфера жаркого лета, которое в Саратове начинается в середине мая, когда делать тебе особо нечего, когда твоя старшая сестра находится на практике и когда твои юные мозги подогреваются витающей в воздухе романтикой… Не могу сказать, что железы внутренней секреции юных саратовцев развиваются так же рано, как в Кении или в Нигерии, но в этом смысле Саратов все же «зона рискованного земледелия», поэтому и человек в Саратове, как мне кажется, созревает несколько раньше, чем в других районах моей необъятной родины. Плюс давно изученный Das Weib со всеми своими роскошными диаграммами и фотографиями мужских и женских гениталий, где все было наглядно, понятно и так и просилось к освоению. Дворец пионеров оставлял нам время для освоения науки страсти нежной и для всего прочего, чем занимаются обычно Ромео и Джульетты в этом возрасте. Любовь как дисциплина была пройдена мною в Саратове.

Высочайшая планка в отношениях с прекрасным полом, взятая в юности, не давала мне опускаться ниже на протяжении всей жизни. Я никогда не мог заниматься любовью, как это иногда делают некоторые: «А вот поехали сегодня туда-то…» Один очень активный мой коллега не раз предлагал мне: «Давай рванем в малинник!» Не-ет. Неинтересно мне это. Любовь всегда должна быть «с черемухой», как говорил мой папа. Если Господь или судьба одаривали меня чувством, так оно развивалось по всем законам влюбленности и всего ей сопутствующего. Я благодарен жизни за то, что график моих влюбленностей всегда был плотен, насыщен и регулярен. Почти как движение подмосковных электричек.