Кладбище прошлого, подумал он. Все только мертвое: голые камни, кирпичи, безжизненные глина и доски.

А куда подевалась жизнь?

Почему прошлое должно быть мертвым?

И что стало с тем разумом, который он получил в обмен от существа на другой планете?

Он снова поискал его, но не нашел, однако обнаружил его следы: крохотные грязные отпечатки ног, протянувшиеся через мозг; он нашел обрывки и мусор, оставшиеся за ним, – непонятные, хаотичные воспоминания, клочки бессвязных, ни на что не похожих знаний, плавающих подобно обломкам в пене прибоя.

Блэйн не нашел существо, но понял, куда оно делось, – ответ пришел сам собой. Разум существа не исчезал, не уходил. Напротив, он стал его частью. В горниле страха и ужаса, в химической реакции опасности родился тот психологический фактор, который спаял два разума воедино.

Деловая часть улицы перешла в кварталы ветхих жилых домов, и впереди уже виднелась окраина городка – того самого городка, который всего полчаса назад (или полчаса вперед?) так страстно хотел убить его.

Блэйн на минуту остановился, оглянулся и, увидев куполообразную крышу здания суда, вспомнил, что все его имущество осталось там, под замком, в столе у шерифа. Некоторое время Блэйн размышлял, не вернуться ли ему. Остаться без цента, совсем с пустыми карманами было ужасно.

А потом, если вернуться, можно угнать машину. Если не будет ключей в замке зажигания, он сумеет замкнуть провода. Надо было раньше сообразить, упрекнул он себя. Машины там стояли, как будто ожидая, чтоб их угнали.

Блэйн двинулся в обратную сторону, но, сделав два шага, остановился и пошел назад.

Он не смел вернуться. Он бежал оттуда, и ни машины, ни деньги – ничто не могло заставить его вернуться в город.

Становилось все темнее. Он шел на север, решив пройти какое-то расстояние – не бегом, а быстрым, широким, свободным шагом, который незаметно съедает дорогу.

Блэйн миновал окраины и оказался среди полей, и здесь чувство одиночества и безжизненности стало еще сильнее. Среди мертвых тополей бежал ручей, неровными рядами выстроились колья призрачных оград – но земля была абсолютно обнаженной, без единого листа или травинки. А в шуме ветра, проносящегося над пустырем, слышались рыдания.

Темнота сгустилась. Пятнистое лицо луны – зеркало с растрескавшимся и почерневшим зеркальным слоем – отбрасывало бледный свет на пустынную землю.

Он подошел к дощатому мостику, переброшенному через небольшой ручеек, и остановился, чтобы передохнуть и оглядеться. Ничто не двигалось, никто не шел за ним следом. Городок остался в нескольких милях позади, а на пригорке за ручьем стояла полуразвалившаяся заброшенная ферма – амбар, больше похожий на курятник, несколько покосившихся пристроек и сам дом.

Блэйн глубоко вздохнул, и даже воздух показался ему мертвым. У этого воздуха не было ни запаха, ни вкуса.

Блэйн вытянул руку, чтобы взяться за перила моста, и рука, дойдя до деревянного поручня, вошла в него и прошла насквозь, как будто там ничего не было. Не было перил. Не было самого моста.

Блэйн попробовал еще раз. «Ведь я мог ошибиться, – сказал он себе, – мог не довести руку до перил или вообразить, что рука прошла сквозь дерево. Лунный свет обманчив».

На этот раз он действовал крайне внимательно.

Его рука вновь прошла сквозь перила.

Он отступил несколько шагов от моста, который если и не был опасен, то все же требовал особой осторожности. Мост не был реальностью, это был или плод воображения, или галлюцинация; призрак, вставший поперек дороги. Если бы он ступил на него, подумал Блэйн, или решил пройти по нему, то упал бы в воду.

А мертвые деревья, колья заборов – тоже галлюцинация?

Вдруг он замер как вкопанный, пораженный неожиданно пришедшей мыслью: а что, если все – галлюцинация? Какое-то время Блэйн стоял не шевелясь и едва дыша, в страхе, что от малейшего движения может рассыпаться в прах этот хрупкий и нереальный мир, превратиться в бесконечное ничто.

Однако земля под ногами была или, по крайней мере, казалась вполне твердой. Блэйн топнул ногой, и земля не провалилась под ним. Он осторожно опустился на колени и, широко разведя руки, стал ощупывать землю, чтобы убедиться в ее прочности.

Какой идиотизм, рассердился сам на себя Блэйн, ведь он уже прошел по этой дороге, и она выдержала его шаги, он не провалился.

И все равно здесь ни в чем нельзя быть уверенным; похоже, в этом месте не существует никаких правил. Или существуют, но такие, до которых надо доходить самому, типа: «Дороги реальны, а мосты – нет».

Хотя нет, совсем не то. Все должно как-то объясняться. И объяснение должно быть связано с тем фактом, что в этом мире нет жизни.

Это был мир прошлого, мертвого прошлого; в нем существовали только трупы – и даже не сами трупы, а только их тени. И мертвые деревья, и колья оград, и мосты, и дома на пригорке – все это всего лишь тени. Тут не найти жизни: жизнь ушла вперед. Жизнь расположена в одной-единственной точке времени и движется по мере того, как идет время, вместе с ним. А значит, подумал Блэйн, человечество может распрощаться с мечтой попасть в прошлое и жить, думать, видеть, разговаривать вместе с теми, кто давно уже обратился в пыль. Не существует живого прошлого, а человечество прошлого может жить лишь в записях и памяти. Единственная реальность, в которой возможна жизнь, – это настоящее, и жизнь идет рядом с ним, не отставая, а там, где она уже прошла, все ее следы тщательно уничтожаются.

Вероятно, что-то – скажем, Земля – может существовать во всех точках времени сразу, практически вечно сохраняя свою материальность. И умершее – умершее и сделанное искусственно – остается в прошлом, подобно призракам. Заборы с натянутой на них проволокой, сухие деревья, строения фермы и мост – все это лишь тени настоящего, удержавшиеся в прошлом. Удержавшиеся, скорее всего, не по своей воле: просто они не могут двигаться, поскольку лишены жизни. Это длинные-длинные тени, вытянутые сквозь время и прикованные ко времени.

Вдруг Блэйн осознал, что в этот момент на всем земном шаре единственное живое существо – это он. Он, и больше никого.

Блэйн встал с колен и отряхнул пыль с ладоней. Впереди, в ярком лунном свете, виднелся мост – обычный, нормальный мост. И в то же время он знал, что моста нет.

В западне, подумал Блэйн. Он в настоящей западне, если не узнает, как отсюда выбраться. А он не знает.

Даже если б к его услугам была память всего человечества, такого знания в этой памяти не нашлось бы.

Блэйн молча стоял на дороге и размышлял, человек ли он, сколько в нем осталось от человека. Но если он не только человек, если в нем есть еще разум инопланетного существа, у него остается надежда.

«Я ощущаю себя человеком, – сказал он себе, – однако что из этого следует? Даже если я полностью превратился бы в другое существо, все равно я ощущал бы себя самим собой. Человек, получеловек, совсем не человек – в любом случае я – это я. И вряд ли б я заметил разницу. Нельзя посмотреть на себя со стороны, оценить себя с какой-то долей объективности.