Навуходоносор уловил вздох советника, с вершины трона глянул на него. Тот, почувствовав царственный взгляд, поднял к нему опечалившиеся при этом воспоминании глаза и чуть заметно повел головой в сторону балкончиков, где сидели женщины. Царь усмехнулся и кивнул, затем вновь обратил свой взор в сторону живописного действа, которое ставили певчие Иштар Урукской в присутствие повелителя Вавилона и его приближенных.

Писец цеха музыкантов на этот раз особенно постарался, отметил про себя Набонид. Место, где происходило ритуальное представление, было убрано коврами и цветными материями. Вокруг первоцвет — веточки цветущих яблонь знают, чем тронуть душу царя! — букеты ранних роз, лилий, собранных в устье Евфрата.

Эта древняя поэма была особенно по сердцу гордячке Амтиду. В ее горной стране о потопе только слышали, здесь же на равнине боги смели всех людишек, созданных в помощь Игигам.[56]

Между тем чтец в нарядном одеянии принялся с выражением, нараспев зачитывать строки из священного сказания о мудром и добродетельном Атрахасисе, пережившем потоп. Танцоры и мимы на возвышении начали оживлять события.

Когда боги, подобно людям,

Бремя несли, таскали корзины.

Корзины богов огромны были,

Тяжек труд, неподъемно бремя.

Семь великих богов Ануннаков

Принудили трудиться братьев Игигов.

Был Ану, отец их, владыкой верха,

Советником стал воитель Эллиль,

Понукать ими начал Нинурта.

Надсмотрщика поставил над ними — Эннуги.

Вот по рукам ударили боги,

Бросили жребий, поделили уделы.

Ану приписано было небо,

Землю Эллилю они подчинили.

Вод засовы, врата Океана

В присмотр Эа они поручили.

На небо свое Ану поднялся

Эа спустился в глубины.

Они, небесные Ануннаки,

Тяжко трудиться предписали Игигам.

Принялись те выкапывать реки

Радость страны, каналы прорыли.

Стали Игиги выкапывать реки,

Жизнь страны, каналы прорыли.

Реку Тигр они прорыли,

Реку Евфрат они прокопали.

Трудились они в глубинах вод,

Жилище для Эа они возводили,

Также Апсу для Ану они воздвигли…

Десять лет они тяжко трудились,

Двадцать лет они тяжко трудились,

Тридцать лет они тяжко трудились.

Годы и годы они тяжко трудились,

Годы и годы в болотах топких.

Годы трудов они подсчитали.

Две с половиной тысячи лет

Они тяжко трудились,

Днем и ночью несли свое бремя.

Они кричали, наполняясь злобой,

Они вопили в своих котлованах:

«Где предводители наши? Жаждем увидеть!

Пусть отменят тяжкое бремя.

Где советник богов, воитель?

Пойдем отыщем его жилище!

Где ты Эллиль, советник, воитель?

Пойдем отыщем его жилище…»

Вскоре после женитьбы Навуходоносор набрался храбрости и, подбадриваемый Амтиду, потребовал у отца должность луббутума — начальника отдельного отряда. Еще лучше, если бы Набополасар поручил наследнику взятие какого-нибудь города.

Навуходоносор, бездумно наблюдавший за представлением — в который раз он присутствовал на ритуальном действе, — усмехнулся. Как непохож был его разговор с отцом на бунт, поднятый неразумными Игигами! Полуголые мускулистые актеры, изображавшие утомленных богов, страстно потрясали кетменями, дерзко размахивали кожаными полосками, которые носильщики одевали на лбы и на которых крепились корзины с землей. Подбрасывали сами корзины — символы невыносимого бремени, возложенного отцами на плечи богов. Корзины, правда, отличались необыкновенно тонким, ажурным плетением, были украшены цветными лентами и гирляндами цветов… Амтиду всегда посмеивалась над подобными богами.

Они кричали, наполняясь злобой,

Они шумели в своих котлованах:

«Хотим управляющего увидеть!

Пусть он отменит труд наш тяжелый…

Пойдем отыщем его жилище!..

Ныне ему объявляем войну!

Сражение да столкнется с битвой!..»

Спалили боги свои орудья,

Они сожгли свои лопаты,

Предали пламени свои корзины.

За руки взявшись они пошли

К святым вратам воителя Эллиля…

Приятно было наблюдать, с каким изяществом придворные актеры ломали свои лопаты, черенки которых были изготовлены из тонких, украшенных лентами, тростинок, как красиво рвали венки, как трогательно звучала музыка. На этот раз представление удалось, решил царь. Танцоры впечатляюще изобразили бурную страсть, ропот и возмущение, охватившие богов-труженников. Их следует наградить.

Чтец с горечью в голосе объявил, а лицедей, изображавший Эллиля, обмякнув лицом, изобразил страх, испытанный богом, повелителем всего, что находится между небом и мировым океаном, на котором плавает твердь.

Нуску, советник, открыл уста,

Так говорит воителю Эллилю:

«Господин мой, что это лик твой бледен?

Почему ты сынов своих боишься?

Позови, и пусть опустится Ану,

Пусть Эйа предстанет перед тобой».

…Память охотно откликнулась на зов былого. Тот первый разговор повзрослевшего наследника с царем состоялся после падения Ашшура. Кажется, на третий или четвертый день после свадьбы, после оргии и раздачи подарков, принесения жертв богам Вавилона и обряда почитания духа огня Арты, совершенном магами[57]в мидийском лагере, где побратались кровью брат Амтиду Астиаг и Навуходоносор. Случилось это в поздних сумерках, в палатке Набополасара, когда отец как обычно перед сном погрузился в сосредоточенное молчание, принялся перебирать четки, шевелить губами, а то и бормотать что-то про себя. Кудурру, с детских лет вынужденный частенько составлять отцу компанию в подобных, предшествующих завершению дня бдениях, тоже замер, готовый наконец потребовать причитающуюся ему долю власти.