Наверное, эта любовь к страшным историям живет подспудно в каждом человеке. Даже дети обычно предпочитают слушать страшные и жестокие сказки. И если из всех видов искусства трагедия пользуется наибольшей благосклонностью у образованной публики, не объясняется ли это все той же склонностью, только чуть подкрашенной?

Дортея перелистнула страницы Библии с картинками, которую оставил Бертель. По правде говоря, многие из этих картинок внушали страх. Меч и Кнут или Смерть, всегда изображенная в виде скелета… А Сердце, чаще других встречавшееся в приведенных текстах, было изображено грубо заштрихованным и потому казалось круглым и полным, посередине его был некий отросток, напоминавший перерезанную артерию, оно было как две капли воды похоже на сердце забитой скотины. В детстве эта книга нисколько не смущала Дортею, напротив, она дорожила ею как драгоценным знаком расположения к ней отчима — он не слишком часто баловал ее такими подарками. Пробст де Тейлеманн был неизменно дружески расположен к Дортее и обходился с нею не строже, чем с Каспаром и Петером Андреасом. И тем не менее в ее уважении к нему присутствовала частица страха…

Но Бертель был слишком чувствительный мальчик, и, должно быть, эти картинки производили на него совсем другое впечатление. Ее дети выросли в более мягкой, полной любви атмосфере. Она невольно старалась дать им все, чего сама в детстве была лишена.

Дортея осторожно сняла нагар с сальной свечи, чадившей на ее туалетном столике. Хватит, пора уже подумать о том, чтобы лечь…

Какие странные, однако, истории рассказывали сегодня о пророчествах Сибиллы и ее способности исцелять людей и скотину. Надо признаться, эта старая цыганка была умнее многих и знала старинные испытанные средства, которые позволяли ей успешно врачевать недуги, ею же самой иногда и вызванные. А звериный магнетизм, о котором говорили сегодня на кухне?.. Нельзя же серьезно верить в колдовство?.. Господи, только бы Йорген не столкнулся с табором Сибиллы, ее сыновья — темные личности, они всегда ходят с ножами…

Зачем бояться раньше времени — ведь она убедилась сегодня, что ее смертельный страх за сыновей оказался безосновательным…

Дортея ворочалась с боку на бок, ища удобное положение среди подушек. Бертель свернулся клубочком у стены и спал, как сурок, от его худенького тельца исходило приятное тепло. Накормленный, сухой Кристен теперь не проснется уже до полуночи. Дортея придвинула колыбель поближе к кровати, чтобы, не вставая, дотянуться до ребенка, как только он подаст голос.

Если бы люди не пугали себя собственными фантазиями, они избавились бы от многих страданий. Но именно этого они и не хотели, они как будто наслаждались, побуждая себя трястись от ужаса.

Завтра вечером — Дортея сложила на груди руки и прижалась горячей щекой к прохладной коже плеча, — завтра вечером она заключит в объятия любимого мужа…

Утром, едва проснувшись, Дортея вспомнила, что ночью ей приснился Теструп, — она снова закрыла глаза, пытаясь удержать образы из сновидения. Потом припомнила, что видела во сне и своего отца — красивого, моложавого, она видела его очень отчетливо, в бодрствующем состоянии ей никогда не удавалось вызвать образ отца из тумана забвения. Был с ними и майор Экелёфф, она узнала его по портрету, висевшему в гостиной. Они сидели втроем в какой-то большой комнате, это была их гостиная здесь, в Бруволде, и вместе с тем не она. Потом пришел еще один человек, она не смогла разглядеть его лица, стоя в дверях, он поманил сидевших, и они все вместе ушли…

Ходя по комнате и одеваясь, Дортея смахнула с себя неприятное впечатление, оставленное этим сном, словно плесень или паутину. За окном все еще валил снег, белые, пушистые ветви деревьев слегка согнулись под ним, за белым платом поля начинался заснеженный еловый лес, растворявшийся в белесом от снега воздухе. По такой дороге они приедут не раньше вечера.

Дортея наслаждалась тихим, спокойным днем. Она скроила новые рубашечки для Биргитте — за зиму девочка выросла из всего нижнего белья. Потом поднялась в комнату, где стояли ткацкие станки, — скоро потеплеет настолько, что она уже сможет усадить девушек за работу. Да и сама будет проводить свободное время за ткацким станком…

Когда стемнело, Дортея открыла дверцу печки и устроилась в кресле Теструпа с вязанием, ей хотелось отдохнуть за рукоделием, пока няньки с младшими детьми и Бертелем сидят на кухне, а старшие девочки строят на дворе снежную крепость.

Она очнулась, когда в полумрак ее дремы ворвались две темные фигуры — ее звали нетерпеливые, радостные голоса сыновей. За ними шла Йоханне с зажженной свечой, которую она поставила на стол.

— Вильхельм! Клаус! — Дортея вскочила, и сыновья бросились в ее распахнутые объятия. — Мальчики мои, как я тревожилась за вас!.. А где папенька?

— Папенька? — хором спросили они.

— Разве он не вернулся вместе с вами?

Подняв голову, Вильхельм быстро и внимательно взглянул в лицо матери:

— Нет… А его нет дома?

Йоханне всплеснула руками:

— Так вы еще не знаете, что управляющий той же ночью, как только узнал, что вы не вернулись, уехал искать вас?..

Дортея застыла, словно ее поразила молния. Бессознательно она все еще крепко прижимала к себе Клауса; почувствовав, что дома случилось какое-то несчастье, он прижался к матери и спрятал голову у нее на груди…

Вильхельм невольно расправил плечи, казалось, он вот-вот сорвется с места и куда-то побежит. Он по-прежнему смотрел в лицо матери горящим, непонимающим взглядом. Увидев, что Дортея покачнулась, он быстро обнял ее за плечи.

Она опустилась в кресло. Ей хотелось упасть без чувств, исчезнуть на время, перестать думать. Клаус, которого она увлекла с собой в кресло, тихо и испуганно заплакал — теперь он стоял на коленях, уткнувшись лицом в колени матери. Дортея, не отдавая себе отчета в том, что делает, гладила его темные влажные волосы, другой рукой она потянулась к Вильхельму и схватила его протянутую ей руку:

— Вильхельм… Вильхельм… Вильхельм, что нам делать…

Потом уже Дортее казалось, что она поняла это с первой минуты. Как только стало ясно, что мальчикам ничего не известно об отце, она почувствовала, что случилось несчастье.

По ночам она долго лежала без сна, ища объяснения случившемуся. Теструп мог решить, что беглецы все-таки направились на юг, в сторону столицы и побережья, и повернул за ними. Или же с ним случилась беда, и он лежит сейчас в какой-нибудь дальней усадьбе. Может, он упал с лошади — Ревеилле всегда была пуглива, и зимой на ней почти не ездили. Впрочем, Йорген был опытный наездник. К тому же она знала, что он, если только был жив и не лежал где-нибудь без сознания, позаботился бы о том, чтобы отправить гонца и к своему помощнику на заводе и к ней.

Снег продолжал валить. А что, если он вместе с лошадью лежит где-то, засыпанный лавиной?.. Как жаль, что она не уговорила его взять с собой Фейерфакса…