от этой мысли тоже не по себе.

«закрой фейсбук…»

закрой фейсбук

удержись от комментария

это ведь хорошие люди, а не всякие там

они и правда так думают

«как полководцы ведут предыдущую войну…»

как полководцы ведут предыдущую войну –

так и революционеры совершают предыдущую революцию

а меж тем настоящая не названа, не описана, не опознана

зреет в полуночной тиши

наливается будущей кровью

напитывается предчувствуемой любовью

Стансы

она на провод наступила,

а он за парапет ступил,

и для нее не наступила,

и он все это пропустил.

у бэнкса – он ведь тоже мертвый –

в алгебраисте есть народ,

домой к себе который мертвых

со всего космоса везет.

гляди, какая панорама –

все мертвые рядком лежат,

налево труп, другой направо,

о этот дивный мертвый сад

для этих тварей наказанье,

а нам отрада и любовь.

мы видим в этом указанье,

у нас готово много слов.

слова порой чего-то значат,

а мертвый – он бесспорно знак,

но нас непросто озадачить,

мы знаем – что, когда и как.

одной коробочкой другую

заменим тихо, не спеша.

не бойтесь, не разочаруем,

по плану, в срок, без шантажа

«людоедство почему-то считается…»

людоедство почему-то считается

асоциальной и чуть ли не преступной

практикой, говорит людоед, очевидно, это

распространенная во всем мире практика, но

двойные стандарты, знаете, а сам

глядит ясным взором на корреспондента

телеканала, среди акционеров которого

числится людоед и другие людоеды

«я так ли, этак зарасту…»

я так ли, этак зарасту,

пока же не, не строй иллюзий,

гляди бесстрашно за черту,

и на саму черту гляди –

там понимаешь что находится,

а я, пожалуй, промолчу.

не стоит вместе оставаться,

не стоит думать, что шучу.

«не надо демонизировать бесов…»

не надо демонизировать бесов,

говорит сторонник взвешенного подхода,

бесы возникли в ходе исторических процессов,

и вообще такова их природа

многое в данном случае обусловлено социально,

к тому же есть и такой аргумент:

чаще всего они вот так вот не специально,

и это важный психологический момент

«во мне болеют субпродукты…»

во мне болеют субпродукты,

точнее, мозг за них болит,

сигнализируя, как будто

о чем-то важном говорит

а важно в самом деле нечто,

непостижимое уму –

придуманное, конечно,

и чем так важно – не пойму

пока такое возникает,

пока борения в уме –

внутри невидимо страдает

начинка в сумрачной тюрьме

ответь, конструктор, для чего же

такие каверзы творишь?

ужели мы и впрямь похожи?

ну дел ты понаделал, ишь!

Прямое высказывание

сколь многим хочется услышать

некий живой и настоящий голос,

полный личных переживаний,

искренних чувств,

подлинных мыслей

но что делать, если

прошлое и настоящее раздроблено так, что не соберешь,

если нет никакого такого «я»,

что жило бы вне времени, обстоятельств, способов

                                                     говорения,

какого-то там истинного, сущностного «я»

ну, или что делать, когда

мой настоящий голос –

едва слышный шепот рептилии,

неподвижно сидящей на камне,

смотрящей на мир будто бы остановившимся,

будто бы даже и мертвым взглядом

«тогда он не знал слова конволют, а знал слово подшивка…»

тогда он не знал слова конволют, а знал слово подшивка,

и вот в одном таком самодельном томе

                                     в химически-оранжевом переплете,

найденном на дачном чердаке,

он обнаружил повесть автора, чье имя стерлось из памяти.

повесть была изъята из какого-то нестоличного толстого

                                                                   журнала 60‐х-70‐х.

ему было одиннадцать, но он читал порою очень

                                                                         странные вещи,

и эта повесть, явно не предназначенная для детей

                                                                            и подростков,

чем-то его цепанула.

сначала там все было занудно и обычно: сибирский хутор,

                                         большая семья, середина XIX века,

обыкновенная советская семейная сага, рассказанная

                                                            скучно и конспективно,

но потом все начинают как-то неестественно умирать

                                                                          друг за другом,

и в конце концов остается один персонаж,

и это уже 1910‐е годы.

сейчас можно было бы придумать множество вариантов

                                                                          продолжения.

к примеру, герой внезапно заболевает шаманской болезнью,

но умудряется вынести ее без наставника,

и вскоре к людям выходит шаман-самородок,

общающийся с могучими духами,

способный творить непостижимые и ужасные чудеса.

а тем временем происходит революция, начинается

                                                                гражданская война,

и вот шаман встречается с красными партизанами,

он то ли противостоит им, то ли помогает, то ли

                                                          и не понять, что делает.

они, в свою очередь, либо расстреливают его,

либо молча воспринимают происходящее, изредка лишь

                                                                     слегка удивляясь,

либо переубеждают его, объясняя закономерности

                                                                   классовой борьбы,

и он переходит на сторону революции.

если его при этом покидают духи,

он учится на рабфаке, становится лектором, говорит

                                                                   о научном атеизме

и о социально-экономических обоснованиях шаманских

                                                                                 верований,

и тогда его расстреливают чуть позже.

если духи его не покидают,

то он пытается помочь строительству нового мира

                               с помощью надземных и подземных сил,

его воспринимают как скрытую угрозу, боятся, и, конечно,

                                                           начинают преследовать,

но он скрывается, притворившись безумцем или вовсе

                                                         оборотившись коряжкой.

или же так: в своем одиноком затворничестве

он обретает некое успокоительное просветление,