— Нет, — процедил карлик сквозь зубы. — Я же сказал, что тебе не сбросить меня.

Род встряхнулся, как терьер, но Бром вцепился в него, как бульдог. Секунду Род раздумывал, а не упасть ли ему на спину, придавив при этом Брома. Очень обидно проиграть человеку, рост которого раза в три меньше твоего. Но он тут же отбросил эту мысль. В их схватке было полно моментов, когда Бром мог бы так же грязно подставить Рода. Значит, Бром строго придерживается правил честной игры, и Род не простит себе, если карлик окажется благороднее его.

— По-прежнему не сдаешься, приятель, — прорычал Бром ему в ухо.

— А-а-а, — выдохнул Род, когда попытался дотянуться правой рукой до шеи.

Затем Бром изо всех сил надавил Роду на шею, впечатав его подбородок в ключицу. Род пошатнулся и выставил вперед ногу, чтобы не упасть. Все мускулы его спины и шеи стонали от этой пытки; правая рука умоляла сдаться; диафрагма сжалась в комок, решительно отказываясь втянуть еще хоть один глоток воздуха.

Его горло свела судорога, а легкие требовали воздуха. Вдруг внезапно опустилась ночь и, что еще более странно, звезды заметались по небосводу. По его лицу текла холодная вода.

Горлышко бутылки, засунутое ему между губ, показалось Роду большим, словно колесо телеги.

Жидкость струилась по его языку и текла в желудок, где взрывалась огненным смерчем.

Род помотал головой и тут до него дошло, что он лежит на холодном камне. Какого черта, неужели он пытался уснуть на каменном полу?

В голове у него звенели голоса. Род открыл глаза и увидел склонившееся над ним круглое лицо с большими темными глазами, обрамленное густой черной шевелюрой и бородой.

Голова уплыла прочь и вокруг него завертелись серые каменные блоки. Уставившись на отблески света на наконечниках копий, Род глубоко вздохнул, и комната постепенно перестала кружиться у него перед глазами.

В его ушах прогрохотал голос.

— Он — чудо, сэр Марис! Он заставил меня попотеть!

Могучая рука приподняла плечи и голову Рода. В поле зрения появилось озабоченное лицо Большого Тома.

— Ты цел, хозяин?

Кивая и махая рукой, Род что-то прохрипел.

Над ним тут же склонилась лохматая голова, приделанная к телу шимпанзе, и тяжелая мускулистая рука сжала его руку.

— Ты неплохо дрался, парень, — прогрохотал Бром О'Берин. — Я не бывал в такой переделке с тех пор, как стал мужем.

Род стиснул руку карлика и попытался улыбнуться. Затем над ним склонилось седобородое, покрытое шрамами лицо сэра Мариса. Его старческая рука взяла Рода за предплечье и поставила его на ноги.

— Брось, парень, не вешай носа! Ибо ты теперь ратник королевы!

— Ратник королевы! — прогудел Бром, каким-то образом вновь оказавшись на стропилах. Зала тряслась от его смеха.

— Нет, сэр Марис, на этого парня претендую я! Быть ему телохранителем королевы!

* * *

— Черт возьми, да нет же, Большой Том! Отвяжись от меня с этой штукой!

— Но, хозяин! — не унимался Том, следуя за ним по пятам с кирасой в руках. — Должны же вы носить хоть какой-то доспех!

— Приведи-ка мне хоть один веский довод в его пользу, — проворчал Род.

— Ну, он нужен, чтобы отражать удары мечей и стрел, хозяин!

— Мой меч легко защитит меня от ударов чужих мечей, от стрел я могу уклониться. А от арбалетных стрел этот чертов панцирь все равно не спасет. Так что нет, Том! Он будет меня только сковывать.

Дверь в караульную заскрипела и с грохотом распахнулась.

Бром О'Берин стоял, уперев руки в бока, и смотрел на них. На его плече лежало что-то, отливающее серебром.

— Как же так, Род Гэллоуглас? Ты не желаешь носить ливрею слуги королевы?

— Я буду носить ливрею, но не такую, как ты, пестрое чучело!

Карлик ухмыльнулся и сквозь всклокоченную бороду блеснули белоснежные зубы.

— Задел, без сомненья задел! Но я не гвардеец, Род Гэллоуглас. Я — шут, а пестрое одеяние — ливрея шута. Одевай-ка, солдат, свои цвета.

— О, не беспокойся, я буду носить цвета королевы. Честно говоря, я вообще неравнодушен к сочетанию пурпурного и серебряного. Я надену ливрею, хотя я и против нее, как таковой. Но, черт возьми, Бром, я решительно отказываюсь иметь дело с той консервной банкой, что вы зовете доспехами.

Лицо карлика посерьезнело, и он медленно кивнул, не сводя глаз с Рода.

— О, да. Я так и думал.

Серебристая ткань со звоном слетела с его плеча и шлепнулась о грудь Рода. Тот поймал ее и, нахмурившись, стал внимательно осматривать.

— Ты наденешь кольчугу, Род Гэллоуглас?

— Я охотнее натянул бы власяницу, — проворчал Род, но все же втиснулся в железную фуфайку. — Хорошо сидит, буркнул он, бросив убийственный взгляд на кольчугу, но все же выпятил грудь и расправил плечи, будто на параде.

Род пристально взглянул на Брома О'Берина.

— С чего такое послабление, Бром? Как же ты позволил мне обойтись без панциря? Ведь это не по правилам, не так ли?

— Отнюдь, — пророкотал Бром. — Ибо доспехи скрыты под ливреей. К тому же, из всей гвардии лишь ты один отказался носить кирасу.

Род искоса взглянул на человечка.

— Как ты догадался, что я откажусь от панциря?

Бром хихикнул в бороду.

— Да я же бился с тобой, Род Гэллоуглас, и ты неплохо дрался, причем в том же стиле, что и я! — Он посерьезнел. — Нет, ты нацепил бы доспехи не раньше, чем я.

Род нахмурился, пристально всматриваясь в широкое, заросшее бородой лицо.

— Ты до сих пор не доверяешь мне до конца, не так ли?

Бром натянуто улыбнулся.

— Род Гэллоуглас, я никому не доверяю и с подозрением гляжу на любого гвардейца, пока тот не отдаст свою жизнь за королеву.

Род кивнул.

— И много таких?

Глаза Брома обожгли его.

— Семеро, — ответил он. — За последний год я стал доверять семерым гвардейцам.

Род скривил рот в невеселой ухмылке. Он поднял серебряно-пурпурный камзол и надел его.

— Раз ты такого высокого мнения обо мне, может позволишь мне пробовать пищу королевы, чтобы определять не отравлена ли она?

— Нет, — буркнул Бром. — Это моя и только моя привилегия.

Род замолк на секунду, пристально всматриваясь в глаза человечка.

— Ну, — произнес он, отворачиваясь, чтобы застегнуть пурпурный плащ, — ты все еще жив, как я погляжу.

Бром кивнул.

— Хотя несколько раз болел... и серьезно болел, мой мальчик. Но, похоже, я могу обнаружить яд на вкус, и мне не нужно дожидаться смерти, чтобы убедиться, что пища отравлена.