Каждый вечер Даша отрывала листок календаря, висящего на стене рядом с часами-ходиками и деревянной рамкой с фотографиями. В рамке были отец в солдатской форме, мать и отец с цветами и пририсованными целующимися голубями, деда Яков с винтовкой на войне и он же со старым председателем на ярмарке в Брянске, танк «КВ», Сталин, Буденный и актриса Любовь Орлова.

Отец поднял Дашу, она оторвала листок календаря.

— Ну, читай, чего завтра будет, — как всегда, сказал отец.

— Двадцать два… июня… вос… кресенье… — прочитала вслух Даша.

Отец опустил ее на пол:

— Воскресенье. Завтра ворошить пойдем… Спи!

И он шутливо шлепнул Дашу по попе.

Владимир Сорокин

Анна Петрищева, тридцатисемилетняя полноватая женщина вынырнула из выхода метро «Тушинская» и, постанывая, словно от боли в животе, побежала по мокрому, шоколадному снегу к маршруткам. Влезла в уже отъезжающую, втиснулась на сиденье рядом с бритоголовым парнем в кожаной куртке. Парень, жуя, хмуро покосился на нее. Она же, разгоряченная, в распахнутом зимнем пальто с воротником из розоватого искусственного меха и большими пуговицами «под мрамор» вытащила из сумочки мобильный, набрала:

— Что, Саш?

— Виктор ключ подбирает, — быстро ответил подростковый голос и разговор оборвался.

— Господи! — произнесла Петрищева так громко и обреченно, что сидящие в маршрутке покосились на нее.

Маршрутка небыстро выехала на Волоколамское шоссе, проехала с полкилометра и притормозила, попав в пробку. Анна завертела головой и заерзала своим пухлявым телом так, словно старясь телесными движениями разогнать поток ненавистных грязных машин.

Но пробка была серьезной: до родной остановки, «Военного городка», ехали долгие 32 минуты вместо положенных 14. Анна изнывала от внутренней муки, постанывая, охая и злобно шипя. Каждая остановка отзывалась в сердце ее мучительным спазмом: «Академия», «Санаторий ипподрома», «Трикотажная», «Павшино», «Школа».

Наконец, мучительной и грозной насмешкой наползла родная остановка с переполненной урной и почерневшим, усыпанным окурками сугробом. Вырвавшись из вонючей маршрутки, Анна перебежала дорогу и, размахивая сумочкой, кособоко понеслась к своей пятиэтажке.

— Сволочи… суки… — бормотала она, махая свободной рукой, словно отгоняя невидимых бесов.

Подбежав к подъезду, изнемогая, почти воя, набрала код, проклятая дверь запищала, Анна рванула ее, ворвалась в пахнущий кошачьей мочой полумрак, кинулась на второй этаж.

Обитая светлой искусственной кожей дверь была приоткрыта.

Анна вломилась в прихожую, швырнула сумочку на пол и в пальто, в сапогах бросилась в проходную комнату. Там в полумраке сиял квадрат телеэкрана. Вокруг молча сидели родные Анны: семидесятилетний отец, шестидесятичетырехлетняя мать, четырнадцатилетний сын Саша и десятилетняя дочка Аленка.

Не отрываясь от экрана, где студент третьего курса философского факультета Виктор Хохлов насиловал профессора социальной антропологии Серафиму Яковлевну, лежа на ней сзади, Анна рухнула на диван рядом с Сашей и Аленкой. Седоусый, жилистый отец неподвижно сидел в левом углу дивана, полная мать, как всегда, в кресле, подложив под себя сложенное вчетверо одеяло песочного цвета. Никто из них не обратил внимания на Анну, словно она и не входила в свою квартиру.

— Что ты делаешь, подлец?! — всхлипывала продолговатая, прямоугольная, вся состоящая из переливающихся серебристо-зеленым и как бы постоянно срезающих и восстанавливающих друг друга граней Серафима Яковлевна, тряся своей квадратной головой с копной тончайше-прозрачных, плоских волос. — Что ты, негодяй, со мною делаешь?

— Совершаю с вами половой акт, госпожа профессор… — кряхтел завитый бордовой спиралью Виктор, от наслаждения кривя свои желтые треугольные губы. — Я обожаю половые акты с престарелыми профессоршами… обожаю… обо-жаю… обо-жаю…

— Я подам на тебя в суд, подонок!

— Подавайте, подава-а-а-айте… — лизнул он круглым черным, рифленым языком ее прозрачный затылок, под которым трепетал голубоватый, ритмично пульсирующий мозг Серафимы Яковлевны.

Его толстый, похожий на сверло член, ритмично ввинчивался в узкую и длинную щель вагины Серафимы Яковлевны.

— Тебя выгонят из университета и посадят!

— Не выгонят и не пос-с-а-а-дят… о-ах… ох, как хорошо… никто… ни-и-и-икто… не пос-с-са-а-адит меня-я-я…

— Тварь… мерзавец… — плакала Серафима Яковлевна, выпуская из сияющих глазных отверстий зеленоватые искры и пытаясь освободиться.

Но Виктор крепко оплел ее тело своими шестью щупальцами. Он неспешно и ритмично двигался, меняя цвет тела от бордового до нежно-розового:

— Вот, вот, во-о-от так…

— Мерзавец… подлец…

— Вот, вот, во-о-о-от…

В дверь позвонили.

— Открыто! — с обидой выкрикнул Виктор.

В квартиру вкатился шарообразный студент экономического факультета Андрей и вползла на четырех цилиндрических катках студентка философского факультета Горская.

— Вот и экономисты подтягиваются! — зашептал в острое ухо Серафиме Яковлевне Виктор. — А вы говорили, что это арогантный факультет, отделившийся от студенческих масс! Сейчас у вас будет повод убедиться в своей неправоте. Не только философы способны на очаровательные излишества.

— Я вас всех посажу! — выкрикнула Серафима Яковлевна и выпустила шесть яростных зеленоватых искр, долго и трескуче оседавших на изголовье кровати.

Андрей и Горская приблизились к кровати, на которой Виктор разложил Серафиму Яковлевну.

— Ничего себе! — воскликнула Горская и зааплодировала своими четырьмя пухлыми, трехпалыми руками. — Браво, Витя!

Андрей жевал жвачку, качая полукруглой головой:

— Ну, блин, Хохлов… так быстро?!

— Мы философы, Андрюшенька, — ритмично двигал спиралевидным телом Виктор. — Категорический императив полового чувства… это тебе не бином Нью-ю-тона-а-а-а…

Отец Анны одобрительно кивнул и глянул на мать. Та, почувствовав взгляд мужа, но не желая отрываться от экрана, неловко подмигнула. Анна тихо выдыхала, приходя в себя после бега. Круглое лицо ее раскраснелось.

Горская вытянув телескопическую шею, заглянула между заалевшими спиралями Хохлова:

— Вить, а ты ей в писю вставил или в попу?

— В писю, — понимающе подсказал Андрей, открывая свой оптрос.

— В пи-сю… в пи-сю… — кряхтел Хохлов. — У нее пися близко… высоко… совсем у попы… поэтому тебе и показалось, что я вставил не туда-а-а-а…

— В профессорскую попочку мне предстоит постучаться, — Андрей повернул направляющие своего оптроса. — Тук-тук-тук…