Этим вечером в замке снова пировали, но на сей раз никто и не подумал пригласить Ксанту, да она и сама не ждала приглашения. Она мирно грелась у очага, жевала пирожки, допивала остывшее вино и думала о том, чем займется завтра вечером по приезде в Кларетту. Постепенно ее мысли вернулись к портрету, она вытащила беднягу Керволана из сундука и поставила перед собой.

— Почему ты в самом деле такой грустный? — с интересом спросила она. — Совесть замучила? Или переживаешь, что тебя женщина прокляла? Так вроде ты так и так неплохо пожил. Вон и внуку успел что-то доброе напоследок сказать. Хотя нет, погоди-постой! Что-то у нас с тобой странное получается. Совсем-совсем странное. Или я сегодня весь ум напрочь отморозила, или… Ну-ка погоди-ка! Я сейчас вернусь, никуда не уходи!

Ксанта хмыкнула, выскользнула в коридор, на цыпочках добежала До танцевальной залы и встала перед портретами предков Кервальса и Керви, Тех, кто резал Хлеб в замке Вепря, и начала считать на пальцах.

Значит так. После того как Керволану исполнилось пятьдесят лет, он должен был передать власть в замке своему старшему сыну. Или, по крайней мере, объявить об этом. Но… Как там говорил Тамо? Кальстан, старший сын Керволана, умер совсем молодым, и замок унаследовал младший: Потом прошло еще лет двадцать-тридцать, и настал черед Кервальса, потому что его старший брат тоже погиб в юности. А Керволан жил. Похоронив сына, похоронив внука. Да, та девица, с которой нехорошо себя повел, знала толк в проклятиях. И что же у нас получается дальше? А дальше получается, что если проклятие все еще действует, то очередь за Керви. И по всей видимости, именно на это намекал Кервальс вчера ночью.

Хотя до вечера было еще далеко, в зале царил жемчужно-серый полумрак, дождевые тучи почти совсем отгородили землю от солнечного света. Впрочем, по резкому и звонкому стуку капель в оконные стекла Ксанта угадывала, что снаружи поднимается ветер, может быть сегодня на закате они еще успеют увидеть солнце. Жрица села на ступени лестницы, обхватила голову руками. Там наверху, в пиршественном зале, веселье в самом разгаре. Ничего, пусть веселятся, им можно. Их совесть чиста. А мы будем разбираться в том, что мы наделали.

Так, вернемся к Кервальсу. Кервальс знает про проклятие. Добрый дедушка рассказал, да и у самого глаза и уши есть. Кервальс знает все и женится в первый раз. У него один сын. Идут годы. Годы идут, а у него по-прежнему один сын. И тогда он понимает, что, возможно, скоро останется без сына, а замок — без наследника. Он женится во второй раз. И получает второго сына. Своего? Клота уверена, что нет. Она сегодня мне трижды это обиняком сказала. Собственно, она и приходила для того, чтобы это сказать. Она ждет, что, начав докапываться до истины, я не остановлюсь, а, узнав правду, не смолчу. Но я служу не Айду, а Гесихии и не обязана провозглашать правду на всех перекрестках. Могу сказать, могу и промолчать. Так что же я должна сделать?

Прежде всего, слова Клоты — это всего лишь слова Клоты, кормилицы старшего сына, возмущенной тем, что ее выкормыша обошли. Сплетня. Хотя это вполне возможно. В первом браке у Кервальса долгие годы не было детей, во втором почти сразу же после свадьбы рождается сын, а потом у супругов опять долгие годы нет детей. Возможно, что бесплоден именно Кервальс, и Лах — не его сын. Эту же сплетню косвенно подтверждает Атли, когда говорит, что собственноручно благословил брак Кервальса и Ликорис. На поклон к алтарю Атли приходили будущие супруги, когда хотели, чтобы их брак скрепили не только доводы рассудка, но и любовь. Понятно, когда о взаимной любви просит старый муж. Но для чего это нужно молодой жене? Возможно, она надеется, что муж простит ей прежние грешки? Впрочем, так или иначе, если Лах уже был в чреве Ликорис, когда она стояла под балдахином у алтаря Атли, он считается законным ребенком Ликорис и Кервальса. Тут уж ничего не попишешь, чего бы ни желала Клота.

И кроме того, есть еще одна вещь. Улыбка Лаха. Его лицо. Он рос в любви и не знал страха. Кем бы ни приходился ему Кервальс — отцом или отчимом — но он ни разу не обижал младшего сына. Так что эту историю мы точно ворошить не будем.

Теперь подумаем о Керви. Его отец считает, что старшему сыну грозит опасность, а после того, как Керви побили за неудачное ухаживание, Кервальс окончательно убеждается, что проклятие вот-вот сбудется. И тогда он громко и во всеуслышанье объявляет, что Керви — не его сын и торжественно при большом стечении народа передает права на замок Лаху. Видимо, он рассчитывает обмануть судьбу. Он знает, что Керви, ничего не ведающий о семейных тайнах, все поймет по-своему и возненавидит его, но другого выхода Кервальс не видит. А он есть, этот другой выход?

Но действует ли проклятие после того, как Керволан Проклятый наконец-то покинул этот мир? Да и есть ли само проклятие? Или это просто очередная сплетня? Разве мало молодых людей ломают себе шеи на охоте или режут друг друга в пьяных драках? Или все-таки где два мертвых наследника, там быть и третьему? Хм-м! Есть только, один способ это проверить — немного подождать.

Так что мне делать? Рассказать Керви о том, что я сейчас надумала? Объяснить, что отец не пытался оскорбить и унизить его, а, напротив, любой ценой хотел уберечь от беды? Да, но заодно придется порадовать молодого человека тем, что на нем висит проклятье, которое то ли сбудется, то ли нет… Я хотела, чтобы у него была возможность самому принимать решения. А разве можно принимать решения самому, если приходится ждать расплаты за дедовы грехи? Значит, промолчать? Но тогда он до конца жизни не будет знать, почему с ним поступили так несправедливо, а это тоже не способствует хорошему пищеварению и правильному отношению к жизни. Тогда что? Тогда как? Вот хоть пообещай мне сейчас золотой храм с серебряным нужником, и тогда не скажу, что тут можно сделать.

Ксанта вернулась к себе в комнату в полном смятении. Она пробовала помолиться, но без особого энтузиазма, так как прекрасно знала, чем ее богиня обычно отвечает на слезы раскаяния и мольбы о помощи. Правильно, молчанием. Гесихия, по всей видимости, предпочитала наблюдать, как ее жрица сама что-то придумывает, а потом уже выражать свое божественное одобрение или порицание.

Ксанта пыталась заснуть, чтобы увидеть какой-нибудь подходящий сон, но, разумеется, ничего не получилось. Наконец под вечер, когда Ксанта уже окончательно извертелась в постели, истомилась душой и почти поверила в свое полное ничтожество, в комнату явился Даг — мальчишка, который прислуживал Керви.

— А, вот вы где! — воскликнул он радостно. — А я вас обыскался! Пойдем, Керви попросил, чтобы я вас привел.

Ксанта только воздохнула. Она рассчитывала хотя бы на то, что у нее будет еще ночь, чтобы поломать голову, а если ничего умного не придумается, то завтра в суете отъезда можно будет просто прикинуться полусонной и избежать всяческих разговоров. Но даже в этом ей было отказано. Выбора не было, пришлось идти.

Они дошли до покоев Ликорис, но потом поднялись по лестнице еще на этаж и оказались под самой крышей башни — на большом, заставленном старой мебелью чердаке, которому Керви как раз тщился придать некий уют и комфорт. Он расчистил пятачок открытого пространства, подальше от стен и окон, бросил на пол старый, изрядно вылинявший ковер, составил рядом два сундука и набросал на них вперемежку овчины и шелковые покрывала, так что получилось довольно уютное сидение. К изумлению Ксанты, Дарисса тоже была здесь — зажигала свечи на двух ветвистых железных канделябрах.