А младший тут же дополнил с издевкой:

– Заработать собирались! Вот оно и получилось, – он протянул вперед свою ногу в рваном лапте, из которого во все стороны торчали ошметки обмотки. – Весь заработок такой жеж.

– Ох ты, Господи! – широко перекрестился его напарник. – Нонче вона люди бают, в лагере-то лучшее, чем на воле. Хлеб, кашу дают. А на воле чо? – он с видимым наслаждением затянулся, – вот те и вся воля туточки. Здеся куш вербовшики посулили, а хлеба, одежи нету, жить негде, гнус жрет поедом али мороз кусает, до дому начальник не пущает, документу нипочем не дает. Мы ж ево Христом Богом молили, пустите, видите ж, мрем тута. Отощавши еще с дому, сил нету, а баланы пудов пяток тянут, а то и поболе. А их ж по болоту тягать! Ну, пожалел он нас, все ж тако добрый человек, дал документу. Тако идем таперича, тута хлеба просим, тама еще чо. Беретов сто почитай на чугунке проехали, нету боле денег совсем. Не чаем как до Питера добрести.

– А в Питере чо? – зло сплюнул молодой. – Накормят тебя в Питере, как жеж.

– В Ленинграде накормят, – вмешался я в перепалку. – Большой город, не откажут, а лучше к ремеслу пристраивайтесь, – вспомнив историю, продолжил: – Только не вздумайте на Украину или в Поволжье идти, недавно слышал от ученых друзей – голод там ожидают великий через два или три года.

– Тако будем сызнова христарадничать, – покорно согласился старший, совершенно не обратив внимание на предупреждение.

– Одежу чаял справить, – удивительно, но молодого парня тоже не заинтересовали слова о голоде. – А теперь домой голышом придем. Ну, пошли чо ли?

Двое вольных граждан СССР поднялись на ноги. Старший умильно посмотрел на меня:

– Можа хлебца лишку найдется?

– Хлеба нет, – ответил я, поднимаясь вслед за ними. – Но знаете, я же ученый-биолог! Мне и не нужен хлеб совсем, вот, – я протянул горсть захваченных пожевать в дороге подсохших кусков «подкорья».

– Не, – враз поскучнели мужики. – Благодарствуем, но режка-то[50] у нас есть покуда, только ей и пробавляемся. Да только силы с нее нет вовсе!

На этом и расстались. Как ни хотелось мне расспросить о выживании на подножном корму крупнейших в мире специалистов этого дела, русских крестьян, но неуместно, как-никак назвался типа-ученым, вредно усугублять странности, когда за спиной застава на заставе. Но странное безразличие, выказанное мужиками по поводу грядущих событий, накрепко врезалось в память. Разгадка пришла лишь много позже: научным языком – я превысил горизонт планирования, а говоря проще, нельзя напугать грядущими ужасами тех, кто, без малейшего преувеличения, живет словами «а кабы к утру умереть – так лучше было бы еще».

Едва уйдя за поворот, я перешел на бег – хотел догнать лидера, старика с козой на веревке. Да еще сзади замаячили какие-то дорожные рабочие, не иначе, обходчики. Кто разберет, что у них на уме, и какие в их тусовке приняты расценки за бегунков. Но старания не помогли, спокойных километров вышло до обидного мало. Впереди показался невысокий, но длинный мост через реку, аж на двух быках, и я с ходу свернул в лесок – подыскивать наблюдательный пункт.

Против удивления, моего «донора» никто не задержал ни с ближнего конца, ни с дальнего. Пропыхтел дымом паровоз навстречу, затем реку пересекла группа неплохо одетых мужчин, поболтавшая о чем-то минут пять с догонявшими меня обходчиками, и опять поезд, только уже попутный пассажирский. Хоть как рассматривай сооружение, нет ни постоянного караула в специальной избушке, как на Кемском, значительно более крупном мосту, ни тайной засады в лесу, как на мелком мостике через Летнюю.

Немалая радость – пробежать километр за пять минут куда лучше, чем тащиться в обход полдня. Заодно можно утолить жажду в реке с название Поньгома, даже в таком насыщенном ручьями и болотами краю тяжело без фляги. Всего-то спуститься по заботливо выкошенному с осени откосу…

Чтобы нос в нос упереться в позевывающего патрульного! Дрыхли, су…и!

Кистень, предусмотрительно зажатый в кулаке правой руки «всегда когда возможно», вылетел вперед натурально от испуга, то есть быстрее, чем я успел подумать. Есть, однозначно есть польза от тренировок, которыми я баловался несколько последних дней, пережидая длинные вереницы вагонов и некстати бредущих людей. Главное, попал более чем удачно – голыш смял скулу и висок уже немолодого, скверно бритого бойца в выцветшей гимнастерке и буденовке.

На мгновение я впал в ступор, но мат пополам с яростным рычанием от вывернувшегося из-под низкого моста напарника заставил действовать: я что было сил рванулся навстречу к уже прикладывающему винтовку к плечу чекисту, прикидывая, как бы половчее нанести удар кистенем. Безуспешно – использовать мозг в таком деле явно вредно, пока «долетел», пока замахнулся – противник пригнулся, пропуская снаряд над головой, и даже спустил курок, но, к счастью, он явно не учел мою скорость, а то и вообще по лагерной привычке рассчитывал стрелять в спину бегущему. Так или иначе, моя голова, а может, грудь, уж не знаю, во что он там целился, успели миновать дуло, к счастью, лишенное штыка.[51]

Еще доля секунды, и откормленный в 21-ом веке без малого центнер, успевший ужаться за время пребывания в СССР всего лишь килограмм на пятнадцать, впечатался в заметно более легкое тело, легко снося его в реку. Причем винтовку этот гаденыш так и не выпустил, до последнего пытался передернуть затвор! Пришлось прыгать следом и наваливаться сверху… Никогда не думал, что смогу кого-нибудь утопить, а вот, случилось же!

Вылез из реки, за шкирку вытащил на камни внезапно потяжелевший организм. На удивление и этот не молод, минимум лет тридцати, вдобавок куда больше похож на конторского работника, чем на бойца. Вместо аккуратного армейского галифе – стеганые ватные штаны, одна штанина снизу порвалась в борьбе, поэтому хорошо видны шикарные кожаные сапоги. Петлицы со знаками различия отсутствуют вообще, хотя звезда на буденовке в наличии.

– Так это ж местный ВОХР!

То есть охрана, набранная из осужденных по разным статьям работников «органов». Я-то полагал, эти сволочи только в лагере службу тянут, а, оказывается, их на волю в секреты отпускают. С души сразу отлегло, одно дело лишить жизни крестьянского или рабочего паренька, чуть не насильно призванного в ряды «непобедимой и легендарной». И совсем другое – пришибить гадину, скорее всего, вчерашнего убийцу, насильника или грабителя, которого принадлежность к партии и ГПУ высоко вознесла над всеми иными кастами заключенных.

Однако рефлексировать некогда, да и после того, что пришлось увидеть и испытать в лагере… Короче говоря, блевать и стонать ни капли не тянуло. Куда больше меня волновал тот факт, что после гибели патруля за виновным обязательно устроят грандиозную охоту со всем возможным прилежанием. Или хуже того, объявят приз за голову. Бочку керосина, центнер муки, телегу пряников… Да мало ли в мире всеобщего дефицита ништяков, ради которых местные будут охотиться за моим скальпом как фанаты за новым айфоном?