– А я покажу, как надо, – томный голос Алинии. Гани услышал шуршание юбок и почувствовал, как кто-то садится рядом с ним на скамейку, но глаз не открыл. Вместо этого он начал петь, кстати припомнив ливадскую балладу:

Юность твоя, как роза цвела,

Волосы – шелк, и кожа бела,

Кому улыбнешься, кому знак подашь,

Тот скажет: «Навеки ваш!»

Наскучила доблесть, наскучила лесть,

И всех благородных рыцарей честь,

Готовы на все – лишь слово скажи.

Но весь мир утонул во лжи.

И сердце легло к твоему врагу:

«Когда ненавижу – тогда не лгу».

А кто ненавидит – почти влюблен,

И снится тебе только он.

Изгиб бровей и прекрасный стан,

И шрамы от славных заживших ран,

Опасный взгляд, где пылает месть,

Тебе милее, чем лесть.

Его страстный взгляд, что готовит месть,

Тебе дороже, чем честь.

Скрестили мечи давно ваши отцы,

И оба они теперь мертвецы.

Но помнят обиду ваши сердца

И клятву: «Месть за отца!»

Поверила ты, что любовь спасет,

И что поцелуй твой растопит лед,

И чтобы вражде положить конец,

Готова идти под венец.

«Моею ты станешь», – твой враг сказал,

Но что пылает в его глазах?

Любовь или боль? Обида иль страсть?

Попала в его ты власть.

Кто так целовал, не любить не мог,

В любви – он король, в ненависти – бог.

Кинжал его завершает месть,

Любовь – не дороже, чем честь.

Любил ли он? Но важнее месть…

Любовь не больше, чем честь!

И кровь твоя и слезы его…

Он верен клятве отца своего

И ради чести на все пойдет,

Убьет или сам умрет.

«Кого ненавижу – тому я лгу». –

И ты проиграла, любя, врагу.

Но кто ненавидит – уже влюблен,

И тебя не забудет он.

Кто ненавидит – уже влюблен…

И он страдать обречен.

Когда юному сердцу наскучит покой,

То ищет бурю оно порой,

И хочет страсти, и жаждет огня,

О, юность, послушай меня:

Горишь ты если – сгорать не спеши,

В сильном огне не спасти души,

А в урагане не видно пути,

И заблудшего не найти.

Все беды от скуки, когда праздны дни,

И думаешь – зря пробегают они.

Кто ищет страстей и бурлящих вод,

Страданье свое найдет.

Кто тонет в страстях средь бурлящих вод,

К несчастьям стремится тот.

– Какая поучительная песня, Мастер Наэль, – прошептала ему в самое ухо Алиния. – Но кто же откажется от приключений, соблазнившись благоразумием?

– Мудрец, – спокойно ответил он, продолжая наигрывать, теперь другую мелодию: «Война света».

С другой стороны рядом с ним уже сидела Агая: скользящего взгляда на ее задумчивое личико Гани хватило, чтобы понять – ей действительно нравятся его музыка и пение, и она, подыгрывая Алинии, незаметно для себя сама становится жертвой этой игры. Песня – для нее, пусть подумает, юных девушек больше ничем не проймешь. А против Алинии у него другое оружие.

– Ваша баллада знакома мне… – задумчиво проговорила Алиния.

– Да, это ливадская баллада. Страсть. Месть. Убить из мести женщину, предлагающую тебе любовь… В Тарии не принято так.

– А у нас не принято считать женщину более слабой.

– Странные, странные ливадские обычаи… – протянул он. – Месть и честь… Женщины-воительницы… Первая ночь…

– Что, считаете нас, ливадцев, варварами, Мастер Музыкант? – Алиния недобро улыбалась. – С нашими порядками и нравами? С нашими богами, в которых вы не верите?

– О! Только не теологический спор, ваше величество! Я заканчивал совсем не Академию Философии. Я вовсе не считаю ни вас, ни какой другой народ варварами или дикарями. Мы все различны, и едино лишь то, что все живем, и все умираем. Но что считается приличным в Ливаде, иной раз вызывает осуждение в Тарии.

– Осуждение? Да… Вы правы. Обо мне ходит множество слухов. К примеру, что я прячу под платьем длиннющий кинжал из годжийской стали. Еще, что изменяю королю почти с каждым встречным; если верить слухам, то у Мило уже такие ветвистые рога, что ему опасно ходить на охоту – ненароком свои же могут спутать с оленем. Что тех, кто не понравился мне в постели, выносят в полночь из моей спальни с отрезанной мною собственноручно головой и бросают в Тасию-Тар.

– Но вас же тешат подобные слухи, именно поэтому вы им потакаете?

Алиния рассмеялась:

– Вы до противного проницательны, Мастер Наэль.

– Граф Палстор обеспокоен моим присутствием здесь, – обратился он к королеве, когда смех ее затих, и воцарилось молчание. Та приподняла бровь, но взгляд ее говорил: «Я давно изучила Палстора и прекрасно знаю, что его беспокоит и чем это вызвано». – Он также обеспокоен проблемой наследования престола Тарии.

Игривая улыбка ни на мгновение не покидала тонкие губы королевы, но в глазах сверкнула ярость. Эта тема не могла быть ей безразлична, а единственный способ отвлечь Алинию от задуманной в отношении него шалости – начать интересный разговор. Палстор даже не скрывал, что знает расклад в игре, и намеревается что-то выиграть и для себя. По-видимому, он уже не в первый раз колол королеве глаза, обрисовывая проблему отсутствия наследника. Но отчего он так обнаглел? Алиния уж никак не та женщина, что будет покорно принимать нападки кого-либо. Значит, какое-то оружие против нее у графа имеется. А вот какое?

– Мило думает только о войне и занимается только ею. Но я больше завидую, чем осуждаю. – Она была искренна. – А Палстора стоит опасаться… – Алиния сделала паузу, но тут же поспешно добавила: – Вам – не мне.

«Как раз наоборот», – подумал Гани.

Куголь Аб

Хатар Ташив хмурился и смотрел прямо перед собой, обдумывая недавнее донесение. Ему доложили, что к столице движутся эффы – те самые, которых вывели для войны с тарийцами и которые впоследствии перестали слушаться голоса императора, так как им приказал другой. По пути эффы не тронули ни одного человека: ни дорженца, ни арайца. Они были исхудавшими, но бежали быстро и целенаправленно. Бежали по главному тракту прямо к Чатану, и если они не сбавят темп, то будут здесь уже через три дня. Остановить их никто не пытался – все знали, что это бессмысленно. У Куголя была надежда, что эти эффы теперь не способны убить человека, как не способен был его Угал. Ведь это Вирд-А-Нэйс приказал им.

Куголь Аб поведал Мудрецу Ташиву о встрече с бывшим рабом Рохо, а ныне тем, кто подобен Каэ-Масу. В то, что раб может превратиться в великого человека, Указующий не верил, и в то, что эффы теперь безопасны – тоже, но он поверил в пробуждение Древнего. И это беспокоило его. Как ни хорошо скрывал Хатар Ташив свои чувства, а его тревога все же стала заметна Куголю Абу. Аре грозила опасность не меньшая, чем Тарии. Если тысяча арайцев, пусть рабов, но все же… была похищена и отдана для насыщения Атаятану-Сионото-Лосу, то теперь никто не может спать спокойно в своей постели… Следовало готовиться к великой битве, и он, Куголь Аб, собственными глазами видел, с КЕМ придется им сражаться.