труппу, может быть, даже пару представлений дадим на бульваре, пусть со стен поглядят, попривыкнут к нам. А потом как бы случайно станем поближе к стенам…

— Кто прыгать будет? — задал светловолосый главный вопрос.

— Я. Я ещё живым трапецией увлекался, у меня получится.

— Понятно… Значит, ты… А не боишься, что тебя влёт снимут, что утку? Траектория твоего полёта вся как на ладони — из любой пукалки снимут. Я бы снял.

— Они ж не будут ожидать…

— Они всегда ожидают, каждое мгновение. К тому же там старики, уж в чём в чём, а в птичьей охоте они понимают; думаю, всякому из них приходилось уток сшибать. Ещё из луков.

— Это ты злишься, что не тебе прыгать?

— Ещё чего… Идея твоя, ты и прыгай. Я даже пособить могу, так, по дружбе. Но денег в твой цирк вкладывать не буду. Несерьёзно это. Да и нет у меня денег.

— Это у тебя-то нет? Ты же сам говорил, что тебя каждый день вспоминают…

Светловолосый пожевал губами и ничего не ответил.

— Давай, Илюха, соглашайся! — принялся уговаривать первый. — А то всё болтаем, треплемся, планы строим, хуже штабных, а сами ничего не делаем. А время, между прочим, уходит…

— Я, между прочим, в Афганском прорыве участвовал. И о том, как нас тогда сделали, не по рассказам знаю.

— Молодые вы были, — не то согласился, не то возразил его собеседник, — неопытные. Правил ещё не знали, пытались воевать прошлыми мерками.

— Знали. Там ведь не только наши были, из Афгана и Анголы, но и янки, которых во Вьетнаме кокнули, и сами вьетконговцы, и даже со Второй мировой кое-кто, их тогда ещё неплохо помнили. Так что знали мы всё как есть, но принять этого не могли и полезли нахрапом. У тех копья и луки, у нас — акаэмы, значит, не могут они против нас выстоять. А они и не стали сопротивляться. Они просто шарахнули в ответ всем своим капиталом — и были правы. Вот то же самое случится и с твоей трапецией. Пока ты на ней просто так раскачиваешься — это трапеция. А как вздумаешь сальто в сторону Цитадели сделать — так уж не обессудь, кума, попотчуют от души.

— Не успеют. Я считал, у них запаздывание, если противник безоружный, полторы секунды, значит у меня в запасе две десятых секунды. Ты не хуже меня знаешь, что за это время можно сделать…

Светловолосый Илюха не слушал. Он медленно поднимался со стула, оборотившись в сторону дверей. Там, щурясь на яркий свет эстрады, стоял человек, очень похожий на самого Илюху. Те же светлые волосы, такой же вздёрнутый нос, тот же взгляд недоверчивых глаз. Даже возраст у двух мужчин был примерно одинаковым, так что всякий без колебаний назвал бы их братьями. Однако Илюха, сделав шаг навстречу вошедшему, произнёс слово, которое могло быть обращено к ровеснику только в загробном мире:

— Папа…

— Я, Илюшка, — сказал Илья Ильич.

Бесконечно долгие секунды они стояли друг напротив друга и молчали. Всё было ясно и без слов, хотя ничего не было ясно. «Мы увидимся там», — говорят о любимом покойнике. А ведь радость встречи можно испытать только в настоящем мире, там мы все будем, и встреча за гробом означает лишь, что любимого человека тоже нет в живых.

Илья Ильич странно всхлипнул и прижался лбом ко лбу взрослого сына.

— А ты совсем не изменился, — сказал Илья-младший.

— Это я тут подновился, — ответил Илья Ильич, чтобы что-нибудь сказать. — Видел бы ты меня в хосписе, краше в гроб кладут…

Черноволосый собеседник Илюшки, оценив загробный юмор шутки, коротко хохотнул.

— Мама здесь? — спросил Илья Ильич.

Сын чуть заметно поморщился, но ответил:

— Куда ж она денется?

— Видитесь с ней?

— Нет, — коротко ответил сын, а потом, видя, что от него ждут настоящего ответа, добавил: — Она хорошо устроилась, в Цитадели служит, а оттуда в город нечасто выходят. Не поощряется это, да и сами не хотят.

Что-то в этих словах показалось Илье Ильичу сомнительным, но уточнять он не стал, не желая портить радость свидания с сыном.

— Ты здесь как? — излишне быстро спросил Илюшка.

— Да вот, — усмехнулся Илья Ильич, — проездом.

— Я ж говорю, ничуть не изменился. — Илюшка повернулся к черноволосому акробату и торопливо произнёс: — Серёга, видишь, отец это мой. Я с тобой потом договорю…

Серёга понимающе кивнул и, захватив своё пиво, пересел за один из дальних столиков. Настроение у него было под цвет волос… не соврал, значит, друг Илья и действительно сидит без денег. Прежде от батяни подкармливался, отцы часто вспоминают погибших сыновей, мучаясь, что сами живы, а мальчишки угадали под вражескую пулю. А теперь… кто будет вспоминать погибшего тридцать лет назад солдата? Слишком много с тех пор пришло в Россию двухсотых грузов. А «Книга памяти» что мёртвому припарка… — лямишка в пять лет. Потом Серёге пришли в голову ещё какие-то соображения, он встрепенулся, заинтересованно поглядел на толкующих мужчин, но подходить не стал, тоже ведь понять можно, пусть люди поговорят… третий для них сейчас лишний.

* * *

Комната сына оказалась той самой, «Илюшкиной» комнатой, что вплоть до ухода Людмилы продолжала ждать в родительском доме. Это потом Илья Ильич порушил весь некрополь, а была бы возможность — даже квартиру сменил бы. Говорил, что мёртвые в душе живут, а не среди сберегаемого барахла. И ведь как прав оказался, аж жуть берёт. Даже полуразрушенный бобинник с записями Высоцкого стоял на полке. И Илья Ильич вдруг подумал, есть ли там последние записи певца?.. Ведь Высоцкий умер позже его сына, так что от Ильи-младшего не досталось ему ни единой лямишки. Странные вещи приходят в голову в самые неподходящие минуты жизни.

Царил в комнате застарелый холостяцкий беспорядок с неубранной посудой и запахом дешёвых сигарет. Илья Ильич в жизни не курил, даже на фронте, и сыновью слабость не одобрял решительно. Очевидно, и Илюшка помнил это, потому что немедленно смёл со стола весь мусор вместе с затесавшейся посудой и какими-то вещицами. Окна открывать он не стал, но в комнате с ходу повеяло прохладой и липким тополиным запахом.

— Оставь, — сказал Илья Ильич больше для порядка, ибо порядок ценил и соблюдал не только дома, но и во всех своих бесчисленных разъездах. — Расскажи лучше, как ты тут. Не вообще как здесь дела обстоят, а про себя. Как живёшь, чем занимаешься…

— Сам видишь. — Сын широким жестом обвёл комнату. — В нашем положении делом заниматься трудно, тут все вроде как пенсионеры, отдыхают, покуда пенсия капает. —