Очернили, нарекли праздником мертвых и злых духов. А добрые кельты всего лишь отмечали окончание урожайного года и весело плясали под дуделки-сопелки-волынки вокруг костров и все такое. Угу, именно так, чего уж…

Ху! Костры рвут темень ночи рыжими широкими языками.

Ху! Костры окружают круг каменных высоких столбов-пальцев.

Ху! Костры ревут, когда пламя меняет рыжее на голубое, а голубое на изумрудное.

Копья бьют в землю. Копья выстукивают ритм. Копья следуют за барабанами. Ху! Ху!

Кожа барабанов изжелта-бледная. Барабаны берегут. Барабаны бьют пару раз в год.

На коже ветвятся черные узоры. Кожа живет, как ее хозяева, когда ее сдирали.

Ху! Ху! Ху! Мертвое пожирает только живое. Мертвое видит только живое.

Блики ложатся на неровную кромку каменного стола посреди каменных столбов. Ху!

Блики прыгают по притянутым к каждому столбу мертвым телам. Ху!

Блики порождают изгибы странно шевелящихся теней, рвущихся к столу. Ху!

Ху! Мертвое требует еду. Мертвое хочет теплой плоти. Мертвое ждет. Ху!

Девушка. Тоненькая. Юная. Покрытая потом и пахнущая страхом. На столе.

Кричит. Кричит громко. Кричит, разрывая связки. Кричит, косясь на человека в маске.

Оленьи рога достают до мертвенно-бледной луны, смотрящей черными провалами вниз.

Темнота сливается с черной тканью широкого плаща. Темнота пропадает в глазах.

Нож древний, каменный, с крошащейся, но острой кромкой.

Нож пил жизнь и душу таких же молоденьких и кричащих до, будет пить и после.

Ночь, живущая своей жизнью, воет, плачет, мешает свои голоса с людьми вокруг.

Ночь, когда мертвые жаждут жизни, ночь, когда мертвые получают свое.

Ночь, когда мертвые выполняют необходимое. И никому не стоит стоять на их пути.

Женский крик пробивается через барабаны, разрывает ночь, разрывает тьму.

Нож не торопится. Чем больше выльется жизни вместе с болью, тем сильнее слова.

Нож становится блестящим. Нож наливается силой. Вместе со словами.

Крик рвется, звенящий от боли, звенящий от страха, хрипящий от близкой смерти.

Тьма наливается Мраком, окутывает столб за столбом, заставляя мертвое жить.

Тьма ждет последнего, слабого и еле слышного вопля. Тьма дожидается.

Он тряхнул головой. Надо бы отдохнуть, выспаться. Такие сны не бывают просто так.

– Все в порядке?

Семеныча не оказалось, как и остальных. Только Мария. Сидела, прихлебывая растворимый кофе из кружки с верблюдами.

– Да. Мне надо выспаться. Вечером встреча.

– С кем?

– С Другими.

Та поперхнулась.

– На фига?

– Нужно. – Он потер лицо. – Мне здесь оставаться? В гостинице светиться не хочется.

– Нет. Я отвезу тебя в квартиру и…

– Просто скажи адрес и дай ключ. Если утром меня не окажется, знаешь, что делать. Сейчас.

Кровь в пробирке он всегда носил в нагрудном кармане куртки. Пробирка, даже смешно. Сейчас в ее роли выступал пустой пузырек-пробник. Из-под каких-то духов. Кровь свежая, он набрал ее на квартире у Ани, прежде чем выходить. Кровь выведет эту красиво-зеленоглазую Машу на его след, если вдруг с ним случится что-то… плохое.

Говорить ей, где будет встреча, не стал. Все казалось странным, невозможным. Раз так, то кто-то из местных Других очень силен. И если что, то ребята найдут его с помощью этой крохотной то ли стекляшки, то ли пластика. Черт знает, из чего оно сделано. Кровь всегда отыщет дорогу к своему человеку. Если знать, как искать.

Адрес он запомнил. Таскать с собой записку – лишний повод дать возможность найти. И их, и его. Искателей всегда хватало, сколько знал себя в этом деле. А лучшего несъемного диска, чем память никто не придумает. Просто надо правильно пользоваться и все. Ключ понравился. От хорошей двери, где можно менять комбинации. Значит сразу не вскроешь. Лишь бы пути отхода тоже нашлись.

В кабинете Семеныча, не удивив, нашелся незаметный запасной выход. Чуть пройти по вполне себе обычному подъезду, через неширокую и невысокую арку, и все. Улица. Стеклянный магазин напротив, неподалеку огромная фигура кого-то в фуражке. Неужели Церетели смог добраться и сюда? Хотя… так-то вроде смотрится ничего. Прямо этот, как его, дядя Степа.

Но идти в другую сторону и убедиться в верности вывода не вышло. Стоило добраться до кровати или хотя бы до ровного пола и заснуть. Вечер предстоит не самый простой.

Если не ночь.

Осень крутила обычные фокусы. Из блестящей и переливающейся золотыми бликами и полыхающими живыми огоньками – превратилась в серую холодную кисею, оплетающую все. Дома, тротуары, стоящие и едущие автомобили. И людей. Их-то в первую очередь.

Моросило, липло холодными каплями, студило даже изнутри. Куртку пришлось застегнуть до подбородка. И даже расстроиться. Хотелось пройти этой улочкой чуть по-другому. Спокойно, рассматривая старые, восстановленные и не особо, здания. Присесть на одной из лавочек, может быть даже покурить. И даже нацепить наушники, включив что-то под настроение.

Люди души коптят на бездымном огне

И смеются от счастья, как дети

А по чей-то сутулой, склоненной спине

Хлещет плетью отчаянный ветер1

Город жил своей жизнью, несмотря на плохую погоду и хмурое небо. Дети веселились вокруг огромной статуи милиционера, взрослые что-то себе обсуждали, полицейские стояли под козырьком у торгового центра и выглядывали то ли террористов, то ли курильщиков в запрещенных местах.

Он встал под арку между двумя невысокими домами. Ловил воздух, пахнущий не свежестью, как в майские дожди. Усталой землей и засыпающей зеленью. Умершими листьями и почти впавшими в лежку самими людьми. Обидно, чего уж. Только-только многие затеплились чем-то хорошим, вдохнув лета, и снова закрываются в себе. Цепляют шубу, защищающую даже не от холода. От неуютного ощущения всего непрвильного, такого незаметного в теплое время.

От бомжей, неожиданно возникающих в подъезде из-за слякоти и ночных заморозков. От равнодушия, когда в гололед упавшей пожилой женщине никто не предложит руку. От крохотного котенка, выброшенного на улицу и пищащего на дороге. Такого, ненужного, смущающего своей мордочкой и торчащим хвостиком. Котенку жить до серьезного мороза или стаи дворняг. Не дольше. И домой не возьмешь, куда его? Это же сколько всего делать, а еще и обои с дверями подерет, нассыт на коврик в прихожей и любимые туфли-ботинки. Беда в общем, а не крохотный кричащий комочек.