Какой негодяй.

Какой джентльмен.

Джорри не хочет плясать на могилах в одиночку – она вообще ничего не хочет делать в одиночку. Если достаточно долго пилить Тина, он соглашается пойти с ней на очередной скорбный «девичник», хоть и говорит, что на этих сборищах у него глазные яблоки выпадают от скуки. У него нет никакого желания крутиться среди старух, которые притворно скорбят, перетирая беззубыми деснами сэндвичи на хлебе без корки, и втихомолку радуются, что сами-то живы. Он находит интерес Джорри к ритуалу последнего перехода чрезмерным и даже нездоровым и неоднократно говорил ей об этом.

– Я всего лишь отдаю последнюю дань уважения, – отвечает она, и Тин фыркает. Это шутка: для них обоих уважение всегда мало что значило, кроме случаев, когда его надо демонстрировать.

– Ты просто хочешь позлорадствовать, – отвечает он, и на этот раз фыркает Джорри – ведь он попал в точку.

– Как ты думаешь, мы с тобой слишком чувствительные? – спрашивает она иногда. «Потрясающее чувство юмора» – одно дело, а вот чрезмерная чувствительность – другое.

– Конечно, мы слишком чувствительные, – отвечает он. – От рождения! Но нет худа без добра: ведь бесчувственность несовместима с хорошим вкусом.

Он не добавляет, что у Джорри все равно со вкусом не очень – и с течением времени становится все хуже.

– Наверное, мы могли бы стать гениальными убийцами-психопатами, – сказала она однажды, лет десять назад, когда им было всего по шестьдесят с небольшим. – Мы могли бы совершить идеальное преступление – убить случайно выбранного совершенно незнакомого человека. Столкнуть его с поезда.

– Никогда не поздно, – ответил Тин. – Во всяком случае, я внес это в список дел, до которых когда-нибудь дойду. Но я жду, пока заболею раком. Раз уж придется уходить, уйдем элегантно; прихватим с собой кого-нибудь. Разгрузим планету. Хочешь еще тост?

– Не вздумай болеть раком без меня!

– Хорошо. Как бог свят, не буду. Разве что раком простаты.

– Не смей! Я буду чувствовать, что ты меня бросил.

– Если у меня найдут рак простаты, – заверил ее Тин, – я торжественно обещаю организовать пересадку простаты и тебе, чтобы ты могла разделить со мной это переживание. Я знаю кучу народу, кто не откажется удалить себе простату прямо сейчас. Тогда они хотя бы начнут высыпаться по ночам, не придется все время бегать.

Джорри ухмыльнулась:

– Ну спасибо тебе. Я всегда мечтала иметь простату. Еще один пункт в списке жалоб на преклонные годы. Как ты думаешь, может, донор согласится отдать всю мошонку?

– У тебя чрезвычайно грязный язык, – сказал Тин. – Впрочем, я не сомневаюсь, что это намеренно. Еще кофе?

Поскольку они близнецы, то могут не притворяться друг перед другом. Перед остальным человечеством без притворства не обойтись. Хотя, даже надев маскарадный костюм, они обманывают лишь посторонних, а друг для друга прозрачны, как рыбки гуппи – все потроха видны. Во всяком случае, такова их общая легенда; как известно Тину – кто-то из его бывших пассий держал аквариум, – даже у гуппи в организме есть непрозрачные места.

Он ласково смотрит на Джорри, которая хмурится над некрологами, разглядывая их сквозь очки для чтения в алой оправе; точнее, хмурится настолько, насколько позволяют инъекции ботокса. В последние годы, точнее – десятилетия, Джорри приобрела легкую пучеглазость – признак того, что она слегка перебрала с пластической хирургией. С волосами у нее тоже не все в порядке. Хорошо еще, что Тин отговорил ее красить волосы в радикально черный: а то она выглядела как ходячий мертвец, с ее-то цветом лица. Кожа у нее, мягко говоря, не светится, несмотря на основу цвета загара и минеральную пудру-бронзант со светоотражающими частицами, которую она, бедная заблуждающаяся дурочка, наносит щедрой рукой.

– Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, – слишком часто повторяет она, пытаясь уговорить Тина на очередную дурацкую эскападу: уроки румбы, групповые вылазки за город для рисования акварелью, губительные модные штучки типа занятий на велотренажерах. Тин не может представить себя на велотренажере, в обтягивающих штанах с лайкрой – вот он бодро жужжит педалями, нанося окончательный, непоправимый ущерб своей морщинистой промежности. Он вообще не может представить себя на велосипеде. Акварель отпала еще до старта – даже если он захочет таким заниматься, то уж точно не в компании ноющих дилетантов. Что до румбы, в ней требуется вертеть тазом, а Тин утратил эту способность примерно тогда же, когда отказался от сексуальных утех.

– Вот именно, – отвечает он. – Я чувствую себя двухтысячелетним. Я древнее скал, на которых сижу.

– Каких скал? Здесь нет никаких скал. Ты сидишь на диване.

– Это цитата. Парафраз. Уолтер Пейтер.

– Да ну тебя с твоими цитатами! Не все люди живут в кавычках, знаешь ли.

Тин вздыхает. Джорри не слишком начитанна – она предпочитает серьезной литературе исторические романы про Тюдоров и Борджиа. Подобно вампиру, я много раз умирал[17], цитирует он мысленно, не рискуя, однако, произнести эти слова вслух – Джорри встревожится, и тогда с ней будет очень сложно. Она боится не вампиров как таковых: она отважна и любопытна, и первой полезла бы в какую-нибудь запретную гробницу. Что ее напугает, так это мысль о превращении Тина в вампира – или вообще в кого угодно, отличного от ее представления о нем.

Но пока что Джорри всячески старается сама превратиться в кого-то другого. По ее собственным стандартам, она недотягивает до идеала. Единственный ее предрассудок имеет отношение к дорогой косметике. Джорри по правде верит обманчивым, заманчивым этикеткам, сулящим пухлость, упругость, исчезновение морщин, возвращение юной свежести, намек на бессмертие – несмотря на то, что много лет работала в рекламе и должна бы знать цену всем этим цветистым оборотам. Она вообще не знает многого, что должна бы знать, – в частности, навыки макияжа у нее оставляют желать лучшего. Тин вынужден напоминать, чтобы она, когда наносит блестящую бронзовую пудру, не останавливалась на середине шеи, а то возникает впечатление, будто голова отрезана и вместо нее пришита чужая.

С волосами они в конце концов нашли компромисс – Тин согласился на белую прядь слева («гериатрический панк», как он это обозвал про себя). Недавно к белой пряди добавилась цепляющая глаз ярко-красная. Все вместе напоминает скунса, пережившего встречу с бутылкой кетчупа и замершего в свете фар. Тин от души надеется, что из-за кровавой полосы его не потащат в полицию, решив, что это он избил бедную Джорри.