— А тулузские не подверглись каре, — сказал старый священнослужитель с мрачной и фанатической наружностью.

— Вы ошибаетесь, сударь. Известие пришло ко мне только что. Кроме того, в Тулузе учреждена смешанная комиссия[19]. Его величество каждодневно дает нам доказательства того, что правосудие одинаково для всех.

Старый священнослужитель покачал недоверчиво головой.

Какой-то седобородый старик, одетый в черное бархатное платье, вскричал:

— Его правосудие для всех одинаково, да. Шатильонов, Монморанси и Гизов, всех вместе, Карл и достойная его мать хотели бы уничтожить одним ударом!

— Выражайтесь более почтительно о короле, господин де Бонисан, — строго сказал Колиньи, — забудем, забудем наконец старые счеты. Да не будет сказано, что католики лучше, чем мы, применяют Божественный завет — забывать оскорбления.

— Клянусь костями моего отца, им это легче сделать, чем нам! — пробормотал Бонисан. — Двадцать три замученных моих родственника не так легко выйдут у меня из памяти.

Он продолжал еще говорить с горечью, как вдруг дряхлый старик, с отталкивающей наружностью, закутанный в серый, до дыр протертый плащ, вошел в галерею, пробрался через толпу и передал запечатанную бумагу Колиньи.

— Кто вы такой? — спросил тот, не ломая печати.

— Один из ваших друзей, — отвечал старик хриплым голосом. И сейчас же вышел.

— Я видел, как этот человек сегодня утром выходил из особняка Гиза, — сказал какой-то дворянин.

— Он колдун, — сказал другой.

— Отравитель, — сказал третий.

— Герцог Гиз подослал его отравить господина адмирала.

— Меня отравить? — сказал адмирал, пожимая плечами. — Отравить меня посредством письма?

— Вспомните о перчатках королевы Наваррской![20]— воскликнул Бонисан.

— В отравленные перчатки я так же не верю, как в отравленное письмо, но верю, что герцог Гиз не может совершить низкого поступка.

Он собирался распечатать письмо, как вдруг Бонисан бросился на него и вырвал письмо из рук со словами:

— Не распечатывайте его, иначе вы вдохнете смертельный яд!

Все присутствующие стеснились вокруг адмирала, который делал некоторые усилия, чтобы освободиться от Бонисана.

— Я вижу, как из письма выходит черный дым! — закричал чей-то голос.

— Бросьте его, бросьте его! — раздался общий крик.

— Отстаньте от меня, сумасшедшие! — говорил адмирал, отбиваясь. Во время этой в своем роде борьбы бумага упала на пол.

— Самюэль, друг мой, — воскликнул Бонисан, — покажите себя верным слугой! Вскройте-ка этот пакет и передайте его вашему господину, только после того, как убедитесь, что оно не содержит в себе ничего подозрительного.

Поручение не было по вкусу управителю. Не колеблясь, Мержи поднял письмо и сломал печать. Тотчас же вокруг него опустело, все отодвинулись, как будто посредине помещения сейчас разорвется мина; между тем никакого зловредного пара не вышло; никто даже не чихнул. В этом конверте, которого все так боялись, был только довольно грязный лист бумаги с несколькими строчками — вот и все.

Те же самые лица, которые первыми отодвинулись, первыми же и подошли со смехом, как только всякий намек на опасность исчез.

— Что означает эта наглость? — воскликнул Колиньи с гневом, освободившись наконец из рук Бонисана. — Распечатывать письмо, которое адресовано мне?

— Господин адмирал, если бы случайно в этой бумаге находился какой-либо яд, столь тонкий, что вдыхание его причинило бы всем смерть, лучше бы было пасть жертвой молодому человеку вроде меня, чем вам, существование которого столь ценно для нашей религии.

Шепот восхищения послышался вокруг него. Колиньи пожал ему руку с нежностью и, минуту помолчав, произнес с добротой:

— Раз ты уже распечатал это письмо, то прочти нам, что в нем содержится.

Мержи сейчас же прочел следующее: «Небо на западе озарено кровавым светом. Звезды исчезли с небосвода, и пламенные мечи были видны в воздухе. Нужно быть слепым, чтобы не понимать, что пророчат эти знамения. Гаспар, опояшься мечом, надень шпоры, иначе через несколько дней сойки будут питаться твоим мясом».

— Он под именем сойки разумеет Гизов, — сказал Бонисан.

Адмирал пренебрежительно пожал плечами, и все окружающие молчали, но было очевидно, что пророчество произвело некоторое впечатление на присутствовавших.

— Сколько в Париже народа, занятого глупостями! — холодно произнес Колиньи. — Разве не говорил кто-то, что в Париже около десяти тысяч бездельников, живущих только тем, что предсказывают будущее?

— Советом этим пренебрегать не следует, — сказал какой-то пехотный капитан, — герцог Гиз достаточно открыто заявил, что он не будет спать спокойно, пока не всадит вам шпаги в живот.

— Убийце так легко к вам проникнуть, — прибавил Бонисан. — На вашем месте я бы не иначе отправлялся в Лувр, как надев панцирь.

— Полно, товарищ, — ответил адмирал, — убийцы не нападают на таких старых солдат, как мы с вами. Они нас больше боятся, чем мы их.

Затем в течение некоторого времени он беседовал о Фландрской кампании и положении религиозных дел. Многие лица передавали ему прошения, чтобы он доставил их королю; он принимал их милостиво, к каждому просителю обращался с ласковыми словами. Пробило десять часов; он велел подать себе шляпу и перчатки, чтобы отправляться в Лувр. Некоторые из присутствующих распрощались с ним; большинство последовало за ним, чтобы служить ему свитой и охраной в одно и то же время.

Завидя брата, капитан еще издали закричал ему:

— Ну что же, видел ты Гаспара Первого? Как он тебя принял?

— Так милостиво, что я не забуду этого никогда.

— Я очень рад этому.

— О Жорж, что за человек!..

— Что за человек? Приблизительно такой же, как и всякий другой; у него немного больше честолюбия и немного больше терпения, чем у моего лакея, не говоря о разнице в происхождении. То, что он родился от господина де Шатильона, очень много для него сделало.