можно такое сказать), выпросила у отца денег и ринулась в Москву. Забрала зеркало из магазина и на такси вернула его в Вяхири. Всю дорогу обнимала, боясь разбить или поцарапать: машину за городом потряхивало.

В доме мрачнели. Неделю назад в драке был ранен пес Бова, его возили к ветеринару и потратили столько денег, что уж нечем было заплатить за газ и электричество. В такие дни в Вяхирях лучше было не появляться. Даже Махатма Ганди в подобных обстоятельствах принялся бы бить посуду и сквернословить. Меж тем даже в мирные дни ни один из Ярутичей Махатму Ганди не напоминал – даже чисто внешне.

В ночь на десятое декабря повалил наконец настоящий снег. Он падал всю ночь и все утро так густо, что в автомобильный гудок за воротами не верилось. Но собачий лай подтвердил: кто-то приехал. Ворча, Варвара пошла отпирать ворота – мимо заснеженных горок, под заснеженными соснами, в сопровождении заснеженных Вальса, Вихра и Чуши, восторженно лающих и прыгающих на спотыкающуюся Варю. Ворота отворились, и в Сад въехал японский экипаж, белизною соревнующийся со снегопадом. Из него вышла Лиза Папаникос, держа под мышкой рыжую собачонку по имени Муфтий. Муфтий должен был родиться морской свинкой, но в последний момент кто-то напутал с хромосомами, и свинка стала песиком. Вокруг Лизы запрыгали Вальс, Чушь и Вихор, которым Варвара раз десять крикнула: «Не сметь!»

Лиза Папаникос – женщина, достойная кисти Рубенса, и с нравом, достойным кисти Фрэнсиса Бэкона, словом, прекрасный человек с невыносимым характером. Глядя на снегопад из окон оранжереи, пили вино, в четыре руки гладили Муфтия, сплетничали о вяхиревских соседях – любя и по чуть-чуть. Наконец, задумчиво глядя сквозь снежные сети, Лиза Папаникос сообщила, что в Сокольниках открывается Ярмарка мастеров и она, Лиза, арендует целый стенд, чтобы продавать бижутерию собственного сочинения. Она приглашает в компаньонки Варвару, которая может выставить на стенде два-три зеркала. В оранжерее потеплело, а Варя поцеловала Муфтия в нос, похожий на новорожденную чернушку. Лиза нежностей не любит, так что единственный способ быть нежным с Лизой – нежничать с ее песиком.

Семья Ярутичей воспряла. Особенно сильно воспряла бабушка Николь Григорьевна, которая ждала Вариной славы, точно ребенок, только что посеявший горошину и сидящий над грядкой в ожидании всходов. Николь Григорьевна не пожалела своей старой шубы и сшила для Вариной ярмарки новую боярскую шапку.

9

В день открытия к Варваре не подступиться. Приходить было не велено. Я тоже волновался. Представить за прилавком Варвару, приветливо беседующую с покупателями, – тут нужна фантазия побуйнее моей. Вот она стоит в сарафане и в кокошнике, делает плавный, как река Волга в лучших своих низовьях, жест и напевно зазывает:

– А вот зеркала волшебные, образы великолепные. Кто в зеркала наши пялится, у того и понедельник, как пятница. В нем что ни отражение, то рожи вашей омоложение.

Но вдруг она забилась в угол и сидит, съежившись, в своей шубе, тыча в проходящих взглядом злой беспомощной птицы?

Телефон трубил важными зимними гудками. Только к ночи услышал я слабый голос возлюбленной, который молвил:

– Салон и гоморра.

Из реплик Варвары можно было понять, что день прошел ужас как бестолково, они с Лизой едва успели привести в порядок магазинчик, а всяческая ажитация на ярмарке случается где угодно, только не у них. Самыми ходкими товарами в первый день были не кофточки, не зеркала и не бусы, а то, из чего их делают: клубки разноцветной шерсти, проволока, застежки. Слыша усталый, тихий голос Вари, впервые я почувствовал, как сильно люблю ее, нуждающуюся в защите и заботе, – не рыкающую львицу, а слабую былинку.

10

По темной аллее к парку и от парка плыли тени разного роста. В субботнем воздухе застыло предчувствие снегопада. Вскоре к обочине причалил огромный автобус, чьи бока отблескивали океаном, а кабина водителя фосфоресцировала глубоководными огоньками. Автобус вздыхал и пофыркивал. Когда он тронулся, огни в салоне погасли, и стало уютно, как в батискафе.

Машина петляла по дорожкам темного парка, пока из-за очередного поворота не вынырнули три бледно светящихся куба. В павильоне беззастенчиво сияли яркие лампы, освещая ряды лавок, стендов и магазинов. Деревянные игрушки, узорчатые платки, ходики всех форм и размеров, сувенирные лапти, солевые лампы – все это слишком напоминало обычный вещевой рынок, к тому же нет-нет да и мелькали в рядах то кроссовки, то дубленки, то наборы немецких ножей из Китая.

Пройдя магазин, торгующий деревянными орлами, магазин, продающий вязаные шляпы и береты, я увидел внушительную фигуру Лизы Папаникос, брезгливо кивающую девушке с зелеными волосами. Лиза была так монументальна, что стоило усилий обнаружить еще какие-то ожерелья, сережки и браслеты, даже не пытавшиеся выдержать сравнение с хозяйкой. Варвары за прилавком не было. Два зеркала висели сбоку, в глубине выгородки. Отражалась в них только пустая противоположная стена.

– А где третье зеркало?

– Варя взяла два, – отвечала Лиза, глядя поверх моей головы.

Намучились с развеской, пожаловалась она. Повесили на главную стенку, а зеркал не видно из-за спин мастериц.

– Сколько эти розовые стоят? – раздался детский голос.

Оглянувшись, я увидел двух девочек лет двенадцати, понимающе разглядывающих то карамельные бусы, то великаншу-Лизу. Строго глядя мимо покупательниц, Лиза сказала:

– Малая нитка триста, большая пятьсот.

– А если две, скидку сделаете? – спросила девочка, у которой шапка напоминала голову панды.

– Себе в убыток. Материал дорогой, – отвечала Лиза Папаникос, по-прежнему глядя в какой-то невидимый воздушный узелок.

К моему удивлению, пигалица-панда достала из сумочки расшитый бисером кошелек и вынула пятисотенную купюру.

– Явился, ненаглядный! – произнес ехидный голос, в котором, впрочем, слышалась и настоящая радость.

Минут пять мы с Варварой и Лизой болтали втроем, если, конечно, можно назвать Лизины редкие реплики болтовней. Скорее один из нас щебетал, другой величаво бурчал, а третий хохотал старушечьим смехом. Потом Варвара повела меня на экскурсию по ярмарочным закоулкам. Чувствовалось, что продолжительное стояние и сидение рядом с непродающимися зеркалами ей скучно и тяжело.

– Здесь одни пуговицы да пряжу покупают, – пожаловалась она, – настоящий сумасшедший ценитель сюда не поедет. Купи мне лошадку. Любящий мужчина неизбежно покупает своей женщине лошадку.

Действительно, в угловой лавке рябой мужчина в кумачовой рубахе торговал детскими лошадками-качалками. Белые, голубые, розовые, с позолоченными гривами и хвостами, лошади всем своим видом показывали, что знать ничего не желают о заботах внешнего мира. У многих бока были расписаны маргаритками. Каждая лошадка стоила, как горный велосипед.

– Настоящий любящий мужчина купил бы своей женщине оба ее зеркала! – шипела Варвара.

– Я купил стекло, олово и парчу для твоих зеркал.

– Мне нужна лошадь! – Варвара принялась плакать. – Что-нибудь! Разве что-нибудь – это много?

– Как насчет палехской шкатулки?

– Ненавижу слово «шкатулка»! Как слово «вкусняшка». Мне грустно! Неси меня!

Продавцы пуговиц, покупатели пуговиц и сами пуговицы – медные, лазурные, коралловые – смотрели на нас пуговичными глазами. Перед тем как свернуть в свой торговый ряд, Варвара достала пудреницу, где дно было