Мы с Красновой пристроились на приставных стульчиках, которые предусмотрительно запасла Вера. Придется досмотреть шоу до конца.

– Девочки, а ничего, что рядом с нашим постером эта надпись – «100% shit»? Неправильные ассоциации могут быть, – спросила я.

– Спокойно! Кто там сказал – реклама имеет только хронометраж? А в фильме про журнал будет много. Так что не надо моральных терзаний! А если такая впечатлительная – тогда к Кузнецовой садись. Вам будет что обсудить.

Сегодня на меня все обижались. На подиум вышел Кончаловский.

– Объясню, что здесь происходит. Мы снимаем фильм «Глянец». Это картина о том, что мы все с вами персонажи глянца. Мы живем в глянце, мы хотим попасть в глянец, туда, где существует эта особенная, прекрасная жизнь. Я снимаю историю о том, что происходит на самом деле в этой красивой глянцевой жизни. Кто не хочет попасть в кадр, может сейчас уйти.

Все засмеялись. Захлопали. Никто не ушел.

– Поработайте на камеру активно.

Кончаловский сошел с подиума, скомандовал: «Мотор!»

На подиуме появились странные, я бы даже сказала, страшно одетые люди. Островская пригласила на показ группу Fresh Art, клубных тусовщиков, представителей нетрадиционного направления – в моде и в жизни.

Голые мужские торсы, затянутые в черные корсеты. Английский флаг вместо юбки. Трусы-стринги на крепкой заднице. Острые каблуки. Шокирующий авангард с элементами садо-мазо. Жесткая музыка.

Отвратительное, завораживающее зрелище. Не знаю, почему – оттого, что снималось кино, и это придавало шоу особую энергию, от грохочущей клубной музыки, которая будоражит и возбуждает, от яркого света, льющегося на подиум и в зал, от красных глазков работающих камер или просто от желания отвлечься от переживаний сегодняшнего дня – в общем, не знаю, как это вышло, но я почувствовала, что это иногда неплохо. Быть в центре. Попасть в кадр. Что-то есть в этом глянце. Отвратительное и притягательное.

В черном кружевном платье по подиуму шла девушка. Уверенно стучала каблуками. И вдруг упала. Через нее шли, переступали мужчины в стрингах и корсетах. Вставай уже, вставай!

Я напряглась, как будто пыталась помочь ей. Потом вдруг сообразила – это же кино! Это так специально. И точно – девушка поднялась, и я узнала в ней актрису Высоцкую, жену Кончаловского, которая играла в фильме главную роль. Высоцкая была совершенно не похожа на себя: настоящая, изможденная диетами и кокаином, манекенщица.

Все закончилось быстрее, чем начиналось. Народ вставал с мест и перемешивался – звезды с журналистами, актеры с тусовщиками. К банкетным столам было не пробиться, несмотря на то что камера продолжала работать, а я еще по газете знала, какие позорные получаются кадры, когда человека снимают в тот момент, когда он ест.

Я пробилась к Кончаловскому сквозь толпу жующих.

– Давайте, только недолго.

Он тоже ничего не ел.

– Судя по тому, что я сейчас увидела, вы не любите глянец. Почему?

– Да, я действительно не люблю глянец. И много раз писал об этом – мне ненавистна эта идеология, когда тебе навязывают – покупай, покупай. Когда спрос определяет не только рыночную цену, но формирует жизнь. Западное общество зашло в тупик, зажатое в тиски консъюмеризма…

– Вы снимаете злое кино?

– Я бы так не сказал. Я люблю своих героев. Вот картина Олтмана «Прет-а-порте» – разве злая сатира? Нет, он с доброй иронией сделал. Друзей своих там снимал.

– Ну, не знаю, по-моему, там практически нет положительных героев. Это мир монстров от моды. И он никому не сочувствует. А у вас есть положительный герой?

– Конечно. Я всех их люблю.

– Почему Гейдельман стал героем вашего фильма? Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.

– А что плохого Паша делает? Он осуществляет женскую мечту. Быть замужем, иметь деньги. Рожать детей от мужчины, который может их накормить и обучить. Женщины всегда хотели этого. И не верьте, если вам кто-то скажет, что это не так. Даже если вы сами будете мне сейчас говорить, что так не думаете, я в это не поверю.

– То есть получается, что женская независимость, профессиональная реализация – этого не существует, что ли?

Я завелась. Почему он так безапелляционно говорит от имени женщин? Единственное, что можно противопоставить человеку, который способен легко тебя переехать, – это самоуважение и финансовая независимость. Я лично не собиралась возвращаться в состояние очарованной курицы.

– Это все протестантская чушь! – продолжал Кончаловский. – Про равноправие и реализацию. Женщина имеет право рожать детей от нормального мужика. А у мужчины есть обязанность на эту женщину заработать, и на детей своих. Дети здесь принципиальное – то, что связывает. Нормальный мужик хочет свою жену обрюхатить сразу после свадьбы. Чтобы сидела дома, была беременна и вообще была моя. Привязать ее, сделать зависимой. С младенцем она не много заработает.

Зачем он сказал про свадьбу? Зачем я, дура, спросила про Гейдельмана?

– Мы далеко ушли от темы глянца. Давайте вернемся к картине, – мне нужно было срочно остановить кровь, уже капавшую из ранки, с которой Кончаловский содрал свежую корочку.

Давай, давай, придумывай следующий вопрос!

– Почему же? Это все туда же, в тему. Что такое глянец? Мечта о лучшей жизни. История о том, как девушка попадает в сказку. История о Золушке, которая ищет принца. Вернее, ищет-то она реализации – той, о которой вы говорите, – а находит принца с деньгами. Что такое современный принц – это олигарх. И все – она выходит замуж. Сказке конец.

Конец. Контрольный выстрел в голову. Я оглянулась в поисках спасения. Этого делать не стоило. Рядом стояли Лия и Настя.

– Андрей Сергеевич, я сейчас на эфир еду. Вас когда встречать?

– Через час я буду у вас. Здесь уже почти закончили.

– Вы, кстати, в моем кино будете сниматься, – сказал он, когда они отошли.

– Как это? – не поняла я.

– Там есть сцены редколлегии. Будут реальные журналисты, из вашего журнала. И вы тоже приходите обязательно, считайте, что кастинг вы прошли.

Впотьмах меня кто-то окликнул. Лия.

– Алена! А что Кончаловский еще говорил про глянец?

Островская и Ведерникова стояли возле черной BMW X5, Настя вертела на пальце ключи и внимательно слушала.

– Ну, так… Что мы как дети в России, которые играют в эти блестящие игрушки: бриллианты, вещи, яхты… Что хочет показать, что это навязанная нам игра… Ну, что сейчас говорить. Я расшифрую интервью, ты прочтешь.

Я быстро попрощалась и побежала к своей Бурашке Че. Сигнализация не срабатывала. Дверь не открывалась. Мне посигналили, я зажмурилась, ослепленная ярким светом фар, и метнулась в сторону, пропуская джип.