Дома меня ожидал факс от Самур-оглы. Крупный специалист благополучно прибыл в Стамбул и сделал несколько открытий относительно писем Незими и происхождения Вендлгард. Слово «происхождение» было снабжено восклицательным знаком и набрано вразрядку. Подробности открытий он опустил до той поры, когда сумеет убедительно доказать свою правоту. Самур-оглы еще раз благодарил меня за гостеприимство и сотрудничество, коими я внесла неоценимый вклад в исследование турецкой истории. Под красивым росчерком стоял не только адрес Босфорского университета, но и домашний с номером личного телефона-факса.

Я прослушала автоответчик: первым раздался голос Унумганга, потом — Августы. Оба просили перезвонить.

Я отложила долг вежливости на потом. Сначала требовалось прибрать камни, которые мы с соседкой выгрузили у меня на въездной дорожке. На тачке я отвезла их в сад.

Найдя для них пристанище, по крайней мере временное — от напряжения тряслись руки и колени, — я ощутила острую необходимость перекусить и выпить пару чашек чая.

Я устроилась с подносом на террасе. Кусты начали менять окраску. Высокие астры радовали интенсивным фиолетовым, насыщенным темно-розовым и глубоким бронзовым цветом. Пышно распустились поздние розы. Пара чалмовидных лилий заносчиво вскинула кудрявые головки, странно, что их не объели олени. Хотя, может, олени терпеть не могут барсуков и обходят мой сад стороной?

Любуясь садом, я и не заметила, как стемнело. Сумерки осенью наступают гораздо раньше, чем летом.

— Унумганг, — произнес профессор, преисполненный уважения к собственной фамилии.

Я все-таки заставила себя ему перезвонить. Голос в трубке стал несколько дружелюбнее, когда я представилась. Я спросила Унумганга, как поживает супруга, и он ответил, что ей лучше, насколько это возможно. Она передает мне привет и ждет не дождется, когда мы вместе совершим прогулку.

— Но если вам угодно знать мое мнение, — скептически сказал профессор, — то прогулки, в вашем с Лизль понимании, она сможет совершать не ранее следующей весны.

— А вы? Как ваши дела?

Неужели это был вздох — то, что я услышала?

— А как, по-вашему, дела у ученого, который погнался за следом, исчезающим в песках времени?..

Слова я разобрала, смысл — нет.

— Пожалуйста, профессор, излагайте проще!

Голос выдал явное кокетство:

— Вы будете смеяться…

Я посерьезнела.

— Сидеть у колодца и даже не зачерпнуть из него…

У меня пересохло в горле. Я откашлялась:

— То есть?..

Конечно, я догадывалась, к чему он клонит, и судорожно пыталась выстроить линию защиты, понимая, что в один прекрасный момент не выдержу и сдамся, хотя пока его знаменитое искусство убеждения давало осечку.

— Вы бог знает зачем занимаетесь рекогносцировкой…

Откуда он узнал?

— …а я вынужден корпеть над слепой копией.

— Слепой? До сих пор никто не жаловался на мой ксерокс!

— Я не хотел обидеть ваш ксерокс! Я имею в виду вашего доктора. Возможно, Самур-оглы и сумел проявить текст, но на слишком короткое время! Это отразилось на копиях, наверняка мне досталась последняя! Особенно в конце заметно, как слова растворяются, я уже молчу про точки, запятые и надстрочные знаки. Настоящая катастрофа!

Не исключено, что стенаниями профессор пытался заполучить оригинал — мой оригинал! — и проявить, закрепить текст своим способом.

Я доверяла Унумгангу и его огромному научному опыту. И все же не могла прийти ни к какому решению, значит, нужно было тянуть время сколько получится.

— Но ведь расстановка знаков претерпела за несколько столетий значительные изменения!

Слабый аргумент, конечно, однако профессор воспринял его как существенное возражение.

— Согласен. Но позвольте предположить: там, где на моей копии тени, в оригинале стоят значки, которых мне фатально недостает для расшифровки.

Похоже, он всерьез озабочен. Придется срочно поворачивать беседу в другое русло, иначе он, подавив гордость, прямо попросит меня предоставить оригинал ему и его искусству. Что тогда?

— Между прочим, — сказала я небрежно, чтобы заинтриговать его, — выяснилось, на чем основано первое письмо Вендлгард.

На секунду мне почудилось, что он навострил уши, однако я рано обрадовалась.

— А! Вы имеете в виду цитату из Хильдегард фон Бинген?

Тут уж я прикусила язычок: не хватает опять сознаться, что к рукописи не прикасалась!

— Чистый камуфляж. Но полагаю, в нем ключ к шифру по крайней мере следующего письма. Именно поэтому так важно учитывать каждый знак, каждый штрих!

Означают ли его слова, что он по-прежнему с помощью вычислений ищет что-то за текстом? Тогда я хотела бы знать: работает он с оригинальным, латинским текстом или пользуется немецким переводом? И есть ли расхождение в числовом значении у немецкого слова и его латинского аналога? Мы-то бились с немецким. Ведь, по Унумгангу, числовая структура связывает все языки.

— Теперь меня интересуют разные слои в письмах, — сказала я. — Возьмем начальные строки первого письма. Они принадлежат Хильдегард, следовательно, написаны на латыни. Но ведь дан перевод! Кто его сделал? Наверное, сама Вендлгард. Возможно, это ее упражнения, проба пера, проверка собственного мастерства в немецком языке. Если так, то не исключено, что перевод действительно содержит ключ…

— Дорогая моя! — перебил меня Унумганг. — Конечно, соображения такого порядка — самые верные. Но все же от вашего внимательного взгляда не могло ускользнуть то обстоятельство, что текст Хильдегард длится только около десяти строчек и переходит в изложение Вендлгард, или кто там скрывается за этим именем. Сначала чужеродные предложения пристегиваются как придаточные. Потом вступают целые периоды, которые по звучанию вполне соответствуют стилю Хильдегард, однако не встречаются в ее трудах. Вставки не выделены ни шрифтом, ни подчеркиванием, что означает единственно — они служат для смягчения тона письма.

Я попробовала обратить профессора к его же собственному утверждению:

— Так, по-вашему, автором писем не обязательно является Вендлгард фон Лейслинг?

Унумганг шумно набрал воздух, чтобы обескуражить меня посильнее:

— Что значит историческое лицо? Упоминание в хронике XIII века отнюдь не доказывает, что его носитель действительно существовал. Хроника может оказаться фальсификацией или недобросовестной копией. К примеру, одна хроника аббатства Трунзео сгорела при пожаре в XIV веке. Остались копии, сделанные переписчиками. Так вот, они весьма и весьма разнятся в целом ряде фрагментов. Особенно грешит отсебятиной копия, подготовленная последней аббатисой монастыря Магдаленой Дитрихин, жизнерадостной особой с ощутимым уклоном в протестантизм. Впрочем, история бенедиктинок из Траункирхена закончилась в 1572 году. В XVII веке, после успешной «обратной реформации», монастырь перешел к иезуитам. Я всерьез задаюсь вопросом: насколько вообще можно доверять таким, с позволения сказать, источникам, как ваша рукопись?