— Сколько у вас пластинок! — искренно восхитился. — Я тоже очень люблю музыку. Можно я поставлю?

Она нахмурилась. Сама толком не знала, какие пластинки там лежат. Патефон и пластинки притащила из Дома культуры Надя за два дня до их неудавшегося отъезда.

Вера пожала плечами. Всё ещё не могла успокоиться. Этим разговором о Наташе немец невольно выбил её из колеи. Хотя понятно, что он не хотел ничего плохого, но всё-равно…

Зачем он только заговорил о девочке…

Генрих расценил Верин жест как согласие, завёл патефон и поставил пластинку.

Случайный выбор оказался на редкость удачен. Это было модный фокстрот «Рио-Рита» Тьери, хорошо ему знакомый.

Приободрившись, он молодцевато подошёл к Вере, щёлкнул каблуками, галантно пригласил её танцевать.

— Благодарю вас, я не танцую…

Она начала отказываться, но Генрих, не слушая, взял её за руку и потянул к себе.

Вера подчинилась после лёгкого сопротивления. Ей очень нравился этот фокстрот. В конце концов, что случится, если она позволит себе один танец?! Всего один.

К тому же она так давно не танцевала, а ведь когда-то на дарьинской танцплощадке была первой, никто не мог с ней сравниться…

Через минуту Вера забыла обо всём. Она полностью отдалась танцу. Обволакивающие звуки музыки влекли за собой, послушное тело само следовало зажигательному ритму.

Генрих оказался превосходным партнёром. Уверенно вёл её, заставлял кружиться, вовремя подхватывал. Прижимал к себе с каждым разом всё теснее и тут же резко отпускал, так что она даже не успевала рассердиться.

Вера пробовала отстраняться, держать какую-то дистанцию, но стремительный танец не позволял ей это сделать. Их лица оказывались всё ближе друг к друга, и в какой-то момент она почувствовала его горячее дыхание на губах.

И в ту же секунду Генрих страстно поцеловал её.

Вера попыталась вырваться, но он не выпускал её, продолжал покрывать поцелуями её лицо и открытую шею. Музыка кончилась, иголка зашуршала на середине пластинки.

Вера отчаянно мотала головой, пыталась отнять немеющие губы, но он только крепче прижимал её.

Она отступила, споткнулась о диван, и оба, потеряв равновесие, повалились на него.

Воспользовавшись этим, Вера наконец оторвалась от него, отвернула лицо. Но он тут же снова стал поворачивать её к себе.

— Нет! Нет! Не смей! — отбивалась она.

— Я люблю тебя! Я влюбился в тебя сразу, как увидел, я с ума схожу по тебе!.. — страстно шептал Генрих.

— Пусти! Пусти! Нет! — отчаянно отбивалась Вера.

Но чем больше она сопротивлялась, тем яростнее он нападал на неё. Отталкивая, она сильно поцарапала ему щёку, но ни тот, ни другой этого даже не заметили.

Они уже боролись по-настоящему. Он хватал её за руки, больно прижимал ногой. Вера прекратила кричать, отбивалась молча, экономила силы. Но это не помогало.

Одна за другой отлетали и стукались об пол оторванные от платья пуговицы.

Он был молод, спортивен, азартен, с каждой секундой распалялся всё больше. Удерживая Веру одной рукой, страстно целовал её, в то время как другая, правая рука жадно шарила под бесстыдно задранным подолом платья.

Ловко, на ощупь, Генрих расстегнул крючочки пояса, она почувствовала, как поползли вниз ослабшие чулки.

Вера отчаянным рывком попыталась вывернуться, но он резким движением разорвал на ней трусики и, мощно вдавив колено между бёдер, раздвинул ей ноги.

Вера неожиданно уронила руки, перестала бороться, отворачиваться. В этом уже не было никакого смысла. Её сопротивление только раззадоривало его могучее звериное желание.

Генрих почувствовал, что она ослабла, удивлённо задержался на секунду, всматриваясь в её лицо.

Не обнаружив подвоха, решил, что она уступила, и с блаженным стоном вломился в неё.

Вера сквозь слёзы в бессильном бешенстве смотрела на его отвратительно счастливое, ритмично надвигающееся на неё лицо.

Он двигался всё быстрее, мыча от блаженства, и наконец, сладостно завыв, замер и тяжело, всем телом, опустился на неё.

Вера мучительно застонала от этой душащей её тяжести.

Генрих тут же приподнялся и, перевалившись на спину, лёг рядом.

Блаженная улыбка по-прежнему не сползала с его лица. Дело было не только в физическом наслаждении, он был безмерно счастлив от открытия, которое внезапно сделал.

В тот момент, когда он крикнул, что любит её, Генрих вдруг с изумлением осознал, что говорит чистую правду.

Он любит эту русскую женщину.

Может быть, впервые за свои тридцать лет по-настоящему, глубоко любит кого-то. Всё, что было раньше, не в счёт, никто из его прежних пассий не идёт с Верой ни в какое сравнение.

То, что всё произошло таким образом, не его вина, это случилось помимо его воли, совсем не так, как он хотел, как себе представлял. У него ведь так давно никого не было, она должна понять…

Но он искупит свою вину, он попросит прощения, она поймёт и простит… Ведь она не просто хороша собой, она, безусловно, тонкая, умная, всепонимающая и всепрощающая…

Генрих вдруг почувствовал, что переполнен невероятной нежности к изнасилованной им женщине. Он протянул к ней руку, хотел осторожно дотронуться до её лица, погладить, но не донёс. Она резко оттолкнула его.

Вера с трудом разомкнула распухшие от поцелуев губы.

— Получил своё? — Голос её был глухим, полным ненависти. — Теперь убирайся!

— Вера, послушай, ты неправильно всё понимаешь! — горячо заговорил Генрих. — У меня никого нет в Германии. Я очень серьёзно отношусь к тебе…

Вера заткнула уши, ничего не хотела слышать.

— Убирайся! Убирайся вон! — однотонно, слегка раскачиваясь, твердила она. — Оставь меня! Оставь! Убирайся!!!

Генрих понял, что разговаривать с ней сейчас бесполезно. Он встал, надел китель, пригладил растрепавшиеся волосы.

— Вера, выслушай меня! — сделал он ещё одну попытку. — Я прошу прощения!

Но Вера по-прежнему упрямо мотала головой, не проявляла ни малейшего желания его слушать.

— Мы обо всё поговорим, когда ты успокоишься! — тщетно пытался увещевать её Генрих. — Я тебе всё объясню…

Вера неожиданно отняла руки от ушей, посмотрела ему прямо в глаза пристальным ненавидящим взглядом. Произнесла только одно короткое слово:

— Вон!!!

Генрих криво усмехнулся, печально пожал плечами. Всё было так хорошо, она реагировала на его шутки, танцевала с ним…

Он сам всё испортил. С этой женщиной нельзя вести себя так… Она — другая, особая…