О школах надобно думать. В странах европейских побывал, ребятишек там поглядел. По-иному их учат, совсем по-иному. У нас дьячки да попы безместные — сами в грамоте путаются, а за грош любого наставлять берутся. Траты у родителей выходят великие, а проку никакого. Снова в Преображенском приказе разговор такой зашёл. Со святейшим посоветоваться надобно. Невниманием не обижать.

— Что владыка?

— Утреню отстоял, великий государь.

— Отстоял, а дальше что?

— Прилечь изволил. Жалился — сил нетути.

— Дохтур был?

— Не дал святейший дозволения на его приход.

— Ещё что! Глупость одна. Сразу видно, самому владыке не справиться.

— Всё по Божьему произволению, государь. Испокон веку так люди жили.

— Испокон веку, говоришь? А откуда тогда поговорка-то наша русская взялась — не нами придумана, не нами и кончится: Бог-то Бог, да сам не будь плох? Да ладно, Трефилий, что тут время терять — веди к святейшему. Где он расположился?

— В чуланчике у келейки, великий государь.

— Словно в нору мышиную забился. Воздуха ему надобно свежего, а вы тут...

— Никак серчаешь на патриарха, великий государь? Здравствуй, здравствуй и благоденствуй на многия лета.

— Зачем поднялся, владыко? Я бы к тебе...

— В чуланчик мой тебе, Пётр Алексеевич, не затиснуться, да и полегчало мне сразу, как голос твой услышал. Радость какая!

— Спасибо, владыко, на добром слове, а я к тебе с делом. Помнишь, толковали мы с тобой: школ в государстве нашем мало. А те, что есть, наставниками грамотными похвастать не могут.

— Как не помнить, государь, дело это для народу наиважнейшее.

— Обещал ты, владыко, сочинить о том извещение, чтобы на всю державу объявить. Обещал ведь?

— Виноват, великий государь, силы изменили. Всей бы душой, вот только повремени — очнуться мне дай.

— Не виновать себя, владыко. Не смог, так не смог. Вот я сам о наших с тобой мыслях речь написал. Благоволи послушать. Что не так, исправишь, дополнишь. Много хочу в новом году сделать — школы открыть, летоисчисление изменить: не век нам от всего Божьего мира счётом времени отгораживаться.

— Предки наши, великий государь...

— Со старым счётом жили, сказать хочешь. Верно, да жизнь иной была. Да и что за грех летоисчисление не от сотворения мира вести, а от рождения Господа нашего Иисуса Христа?

— Не в грехе, государь, дело — в обычае. А обычай он, как известь кирпичики, людишек между собою слепливает. И жить-то им так, по родительскому обычаю, легше, покойнее.

— Вот покою этого я и не хочу. Господь сотворил человека, сам в Священном Писании читал, для труда и забот. Вот и пусть в державе моей трудится и заботится. Плут и тот без земли и дела ржавеет, а человек и вовсе в прах превратиться может до времени. Ты мне, владыко, на один-единственный вопрос ответь: есть в новом летоисчислении грех?

— Греха, великий государь, нету, но...

— А больше ничего и знать не хочу. Каково это нам с иноземцами торговать будет, когда ни во времени, ни в порядке уразуметь друг друга не можем. Так благословишь, святейший?

— Благословлю, государь, хоть и со стиснутым сердцем. Верь, нелегко мне. Как людишек уговорить-то? Шум ведь подымут.

— А царская власть на что? Быстро уймутся. Лучше позволь, святейший, речь мою тебе прочесть. Время торопит!

— Твоя воля, великий государь. Для меня в том одна радость.

«Во имени господни извещение.

Изволил великий государь царь святейшему патриарху глаголати, быв у него октоврия месяца в 4 день ради посещения в немощи.

Что священники ставятся, грамоте мало умеют, еже бы их таинств научати и ставити в той чин. На сие надобно человека и не единого, коих сие творити; и определите место, где быти ему.

Чтобы возымети промысел о разу млении к любви божией и к знанию его христиан православных и зловерцев: татар, мордвы, и черемися, и иных, иже не знают творца Господа, и для того во обучение хотя бы послати колико десять человек в Киев в школы, которые бы возмогли к сему прилежати.

И благодатию Божиею и зде есть школа, и тому бы делу породеть мощно, но мало которыя учатся, что никто школы, как подобает, не назирает. А надобно к тому человек знатный в чине и во имени и в доволстве потреб ко утешению приятства учителей и учащихся. И сего не обретается ни от каких людей. Быти тому како?

Евангелское учение и свет его, си есть, знание Божие человеком, паче всего в жизни сей надобно. И из школы бы во всякия потребылю люди, благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевательное искусство.

Ещё же мнози желают детей своих учити свободных наук и отдают зде иноземцом оныя, ини и же и в домех своих держат, будто учителей, иноземцов же, которыя славенского нашего языка не знают прав говорити. К сему ещё иных вер, и при учении том малым детём и ереси своя знати показуют, отчего детем вред и церкви нашей святей может быти спона велия, а речи своей от неискусства повреждение.

А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра учинилися. И кто бы где в науке заправился в царскую школу, хотя бы кто побывать пришол, и он бы ползовался.

И сего смотрети же надобно и прирадеть тщательно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.

Ещё же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо пропинания deem в той.

Господь же Бог во всём помощь сотворит людем спасительну».

— Что скажешь, владыко?

— Дай тебе, великий государь, Господь поспешение во всех твоих замыслах. Коли хочешь, назову тебе помощников в делах школьных.

— Нет, владыко, обожду, когда сам к делам приступить захочешь. При тебе никаких заместителей мне не надобно.

— Всё в руце Божьей, великий государь, продлить ли человеку живот свой или...

— Не продолжай, владыко, не продолжай!

— Не стану тебя огорчать, государь, а всё надо быть ко всему готовым. Как царевич там? Давненько его не видал? Учение у него по твоей ли мысли идёт?

— Что тебе, владыко, сказать. Приставил я к нему, поди слышал ты, учёного немца. Из Данцига. В Лейпцигском университете учился. О семье его доведался. Отец — богатый горожанин. Сын в науках успехи имел. Мартин Нейгебауэр называется. Пока ещё сам его не видел. Когда до Москвы доберётся, тогда рассудим.