— Стиральная машина? Это ведь она? Глаза меня не подводят? Я вижу то, что вижу?! Я это себе не вообразила, нет?!

Резкий голос с нотками истерики. Ощущение надвигающейся бури.

— Разумеется, это стиральная машина. Как ты хотела. Самая лучшая, ты это заслужила. Точнее, мы все заслужили, это же подарок не только для тебя, но и для нас всех. Это роскошь… — Папа так и не успел закончить предложение.

— Роскошь? Это стирка-то? Ну да, конечно, это такая роскошь — стирать, особенно когда я вынуждена этим заниматься! Это роскошь — иметь жену, которая стирает в роскошной стиральной машине, а потом выжимает роскошное белье и гладит его роскошным утюгом на роскошной гладильной доске! Вот, значит, как ты себе это воображаешь! Ты думаешь, я считаю это роскошью — все время стирать и стирать на вас всех. Ну, так я могу приступить прямо сейчас! Могу настирать тебе целую гору роскошных тряпок. Ты этого хочешь? Чтобы я в Рождество занималась стиркой?!

Мамин голос звучал пронзительно, она кричала все громче и громче. Папа пытался ее успокоить:

— Дорогая, прекрати, ну не надо, это же для нас всех, ты же сама говорила, что мечтаешь о такой машине, мы не думали, что ты… — Его слова разлетались по комнате, как клочки бумаги.

— Я думала, что у меня, по крайней мере, есть семья. Что я могу расслабиться в Рождество и отдохнуть. Что хоть кто-то поинтересуется, не нужна ли мне помощь, что меня порадуют и подарят что-нибудь милое и приятное. Думаешь, Бьёрну пришло бы в голову подарить Мадлен стиральную машину на Рождество? Или швейную? Или утюг? Я разговаривала с ним пару дней назад, и он рассказал, что купил ей кольцо с бриллиантами, потому что у нее были проблемы на работе и ее надо поддержать. Я надеялась, что меня хоть раз спросят, как я себя чувствую, а не будут считать роскошной прислугой! Я ведь тоже человек! У меня тоже есть чувства!!

Ее слова хлестали нас, как пощечины. Их поток не иссякал. Она не замолкала ни на секунду, как старый испорченный принтер, выплевывавший одну бумажку за другой, не позволяя ни успокоить ее, ни указать на то, насколько нелогично то, что она говорит. На самом деле, стоило нам с папой услышать слово «бриллиант», как мы сразу поняли причину такой реакции на подарок. Болтливость Бьёрна привела к тому, что Рождество для нас было испорчено. Ничего, кроме бриллиантов, маму бы не устроило, она, наверное, сидела все утро и мысленно пересчитывала караты, предварительно смазав руки кремом, чтобы кольца на них лучше смотрелись. Курточка, духи, шарф, сломанное ожерелье — все это ее нисколько не волновало.

— Ну пожалуйста, возьми себя в руки. Ты же знаешь, мы не хотели сделать ничего плохого. Мы желали тебе только добра. Да, все мы знаем, что ты никакая не домохозяйка. Я думаю, тебе надо успокоиться, а нам всем вернуться в дом и выпить по стаканчику глинтвейна, а то мы все замерзли…

Но попытка бабушки успокоить дочь имела прямо противоположный эффект. Мама повернулась к ней и заорала так, что изо рта у нее брызнула слюна:

— Чудесно! Великолепно!! Теперь и ты на их стороне! Ты никогда меня не понимала! Ну и забирай эту стиральную машину себе, если считаешь ее таким роскошным подарком. Правда, ты никогда не стираешь, но пару раз в год надо же менять постельное белье. Вот тогда она вам и пригодится, если, конечно, влезет в купе, когда вы поедете домой.

— Успокойся. Успокойся, я сказал. Это было задумано как подарок всей семье. Я думал, ты будешь рада, тем более, ты сама говорила, что мечтаешь о стиральной машине. Мы можем пойти в магазин и выбрать что-нибудь другое. Ты же знаешь, что мы очень ценим тебя и все, что ты для нас делаешь. Послушай… — Снова папин голос — усталый, расстроенный, злой — он сдерживается изо всех сил, еще надеясь сгладить ситуацию.

Острые камушки больно впивались мне в ладонь. Я разжала кулак и увидела капли крови. Мне это не привиделось. Боль в руке — лучшее тому подтверждение. Стиральная машина — подарок всей семье, а для мамы они в выходные купят что-нибудь другое. Все в порядке, все успокоились. Мы можем вернуться в дом и выпить глинтвейна. Вифлеемская звезда указывает что угодно, только не дорогу к дому.

— Я иду в дом и ставлю греться глинтвейн, и вы тоже возвращайтесь. Доченька, не надо расстраиваться по мелочам, у тебя ведь такая чудесная семья. Другие радуются, если им удается сытно поесть в Рождество, а ты… — Дедушка, до того молчавший, тоже встрял в разговор. Он словно внезапно состарился. Светлые волосы стояли дыбом, ястребиный нос резко выделялся на бледном лице, а живот нависал над ремнем. В слабо освещенном гараже его кожа казалась покрытой болезненными пятнами. Он протянул руку, чтобы погладить маму по щеке, и пробормотал: — Я этого не вынесу…

Но как только мама поняла, что все объединились против нее, она бросилась в дом и через минуту выскочила оттуда в новой куртке и сапогах. Мое светлое «я» в панике умоляло: «Мама, милая, вернись, подожди, милая мамочка, останься!» Но она только крикнула, что мы не расстроимся, если она уйдет навсегда или сбросится с какого-нибудь моста, потому что нам всем на нее наплевать. Еще секунда — и она исчезла. Мы вчетвером вернулись в кухню, выпили глинтвейна, съели пирог, пожелали друг другу спокойной ночи и… счастливого Рождества.

Кровать показалась мне смертным ложем. Они все — папа, дедушка, бабушка — по очереди подходили к моей постели, делая вид, что ничего страшного не произошло.

— Печально, что так получилось, но скоро все наладится. Мама очень устала, ты же знаешь, она не имела в виду того, что говорила. Рождество еще не закончилось. Скоро она вернется домой, а завтра дедушка приготовит рыбу, как ты любишь, с белым соусом, черным перцем, горошком и картошкой. Просто объеденье.

С таким же успехом они могли сказать: «Предложение, предложение, слово, слово, точка, запятая», потому что в голове у меня звучали только слова священника из церкви об Отце, Сыне и Святом Духе, перемежаясь словами «мама» и «умирать». Темнота сгущалась вокруг нас с Девой Марией, которую я поставила на полку в спальне. Только она могла понять, что творится у меня в душе.

Самое ужасное, что они были правы. Рождество еще не закончилось. На следующее утро, когда я вышла в кухню, все, включая маму, сидели за столом. Она пила кофе и ела пряники. В отличие от остальных, она была в домашней одежде, но на шее у нее красовалось ожерелье филигранной работы с драгоценными камнями, которое бабушка получила в подарок от дедушки в день свадьбы и всегда надевала по праздникам.

— Ева! Доброе утро! Хорошо спала?

Я кивнула и села за стол. Мама заметила мой взгляд и довольно коснулась рукой ожерелья.

— Видишь? Бабушка подарила мне это на Рождество. Она сказала, оно все равно когда-нибудь досталось бы мне, а ее шея стала такой старой и морщинистой, что украшать ее уже бесполезно, вот и решила его мне подарить. Красивое, правда?

Мама ласково погладила камни. Потом встала, прошла в коридор, чтобы полюбоваться на себя в зеркало, и вернулась обратно. Бабушка намазала мне бутерброд, села рядом и обняла меня.