Оля отвлеклась от нервозности; ей захотелось лучше понять то, на чём я стою в жизни (не из-за прелести моей теории, но из-за жажды твёрдость под собой какую-либо найти). Спросила, о какой осознанности я говорю, что словом этим называю. Ответил я, что осознанность свою от четырёх законов вижу. Первый: называть всё своими именами. Второй: видеть причинно-следственные связи всего происходящего. Третий: оставаться отстранённым от всех социальных игр – даже в случае, когда принимаешь в них выраженное участие. Четвёртый: делать всё это не вообще , а в каждую конкретную минуту, даже если жертвовать придётся многим.

Сейчас, вдали от дома, Оля осталась без социальных ролей, без удобных для самообмана занятий – без психологических коробок (которых в Москве скопила в обилии таком, что можно менять их каждый день). Осталась нагой. И поняла, что при всей занятости, густожизненности – пуста, а сил в ней подлинных нет. Комфорт рассеялся, заменить его нечем. Так приготовился надрыв. И… я уверен, что катализатором была таблетка противомалярийная. Она вывела истеричность наружу.

Оля дрожала. Всё чужое. «Кто я? Зачем я?» 20 лет – хороший возраст для таких вопросов.

Дорога растряхивает от иллюзий – они отлетают комьями грязи, а без них остаёшься ты подлинный – во всей силе или слабости.

Оля пробовала уснуть. В её тихости заподозрил я успокоение, к Дневнику возвратился: «Работаю при фонаре. В коридоре – шаги…» Но Оля снов в закрытых глазах не нашла.

Разговоры наши продолжились до 3:40.

Наконец она успокоилась.

Дрожь ослабла. Глаза потеплели.

Оля обмягчилась. Надрыв закончился. В 3:50 она уснула.

Я слушал, как причитает муэдзин (мы жили подле минарета), как вторят ему две собаки воем долгим и не менее призывным.

Потом думал о радости от спутникового навигатора; впервые путешествовал я без бумажных карт. Закончилась романтика излюбленная по уличкам блуждать до ночи; однако прогулки стали более насыщенными, осмысленными. Навигатор был для сохранения многих часов; в Индии он разудобил нас чрезвычайно, ведь улицы здесь даже в больших городах подписаны редко, да и порядка в них ровного нет – порой мешаются с проулками, закоулками, переулками…

К четырём я уснул.

[Пробовала Оля утешить себя, мысли складывая на бумагу. Взяла блокнот и ручку, устроилась писать; долгим занятие это не было – не помогло. Остались краткие записи, которые я забрал себе; теперь могу их привести.

«Дрожь в руках, в ногах. По всему телу. К этому мой организм шёл всю неделю.

До сих пор не могу успокоиться. Мысли вразброд. Может, это из-за голода?! Может, из-за людей, толпы… Всё вместе. Страх охватывает меня. Нельзя уступать ему. Где мой разум! Ты меня слышишь? Думаю, что слышишь…

Всё началось с того “хватательного” вечера, когда я психологически истощилась в первый раз. Потом с каждым днём эмоции всё ярче, ярче…

Теперь я понимаю, что это за холодок или огонёк, изнутри исходящий. Это страх. Женя говорит, что власть человека над собой условна. И он много-много раз прав!

… [неразборчиво] работать над собой. Что делать? Одни вопросы.

Ответы внутри. Но не в этом холоде. Не забывай его. Тебе нечего бояться. Инстинкт самосохранения.

Да.

Нет. Ты просто говоришь ему «нет». Наступаешь на него ступнями. Толчешь. Учишься понимать себя; понимать то, что с тобой происходит. Затем – анализируешь…»]

(Почти миллион жителей, центр штата Орисса – город Бхубанешвар, известный от V века до нашей эры.)

Вчера спали 4 часа. Подъём требовался ранний – для вопроса о билетах на Андаманские острова.

Олю трепали сновидения мглистые, но проснулась она в спокойствии.

Пошёл дождь; для Оли начались красные дни. Всё успокоилось.

На входе в Shipping Corporation мы обнаружили очередь в сотню человек; нам испытать её протяжённость не пришлось – белая кожа оказалась пропуском внеочередным (нас подозвал охранник, пропустил всем в опережение). В самом здании мы с тем же пропуском дважды миновали ожидающих – перед разными дверьми.

Из Мадраса не нашлось удобного по датам корабля. Кратко обсудили новый план; решили, что на острова нас доставит самолёт, а в Индостан мы возвратимся уже по воде.

Авиабилеты взяли в Калькутте (4500 рублей за человека), а билеты на корабль надлежало купить в Мадрасе или в Порте Блэр (купить их в калькуттском Shipping Corporation мы не могли, так как расписание на август ещё не составлено).

В гостиницу возвращались неспешно. Разговора не получалось. Я начал мысленно вычитывать отрывки из «Матери Бенгалии»; заметив это, улыбнулся. Как знать, быть может, Рабиндранат Тагор складывал эти строки, гуляя здесь, по Chittaranjan Avenue… «Для благочестья и грехопаденья дай силу сыновьям своим с рожденья, о мать, Бенгалия! В стенах родного дома их не задерживай. Пусть будет им знакома нужда жестокая. По трудному пути в любой стране их научи идти. Их каждый шаг не оплетай запретом . С хорошим и дурным пусть смело вступит в бой твой сын, Бенгалия, воспитанный тобой. И юношей своих, кипящих силой зрелой, ты вечными младенцами не делай. Лиши их благоденствия и крова – путь жизнь в лицо посмотрит им сурово, а то уж чересчур спокойствия полны, Бенгалия, твои сыны!.. Бенгальцами ты вырастила их, но нет борцов среди сынов твоих!» {22} От слов этих некогда началось моё уважение к Тагору.

Подходя к гостинице, вспомнил я, как в девятнадцатом веке гостил Алексей Салтыков у дедушки Рабиндраната – у Дварканата Тагора. Вспомнил и то, как в веке двадцатом здесь же, в Калькутте, хотел Николай Рерих навестить Рабиндраната: «Думали, что в родном городе все знают поэта. Сели в мотор, указали везти к поэту Тагору и бесплодно проездили три часа по городу. Прежде всего нас привезли к Махарадже Тагору. Затем сотня полицейских, и лавочников, и прохожих бабу посылала нас в самые различные закоулки. На нашем моторе висело шесть добровольных проводников, и так мы наконец сами припомнили название улицы, Дварканат-стрит, где дом Тагора» {23} . Нужно было бы и нам проверить современных таксистов – спросить у них дорогу к музею Рабиндраната Тагора, однако проверкам таким предпочли мы отдых молчаливый.

В 20:30 сели в поезд до Бхубанешвара.

О Калькутте скажу напоследок то, что даже в чистом, дорогом ресторане официант, перед тем как выдать мне нож, протёр его старательно пальцем.

Ещё скажу, что в четырёх просторных аптеках (в центре города) нам с улыбкой отвечали, что ни капель, ни таблеток, ни трав «для успокоения» у них нет. Лучшее, что смогли нам предложить провизоры – аскорбинка (в виде толстых розоватых таблеток). Нужно полагать, что среди множества известных в Индии телесных страданий стресс и беспокойство кажутся глупостью; стыдно укрощать её платными лекарствами. Аскорбинку Оля взяла. Ей психологически нужно было что-то из аптеки .