Стрельцы в глазах Петра являлись «не воинами, а пакасниками» – и прежде всего потому, что они многократно не только «пакостили», то есть создавали препятствия на его пути к трону, но и покушались на его жизнь. Неприязнь к стрельцам со временем переросла в фанатическую ненависть. Необузданный деспотизм сильной личности, оказавшейся победителем в этих столкновениях, завершился кровавым финалом – истреблением сотен стрельцов и фактическим уничтожением стрелецкого войска.

Что предшествовало кровавой расправе со стрельцами, когда столица была превращена в огромный эшафот?

Напомним, что правительству в апреле 1698 года удалось овладеть положением: прибывшие с жалобами стрельцы были тогда выдворены из Москвы. Но как только они появились в своих полках в Великих Луках, началось восстание. Стрельцы сместили командиров, передав власть выборным, и двинулись к Москве. Их цель состояла в том, чтобы истребить неугодных бояр и иноземцев, посадить на престол Софью и убить Петра, если он, паче чаяния, не погиб за границей и возвратится в Россию. Под Новым Иерусалимом стрельцы были разбиты верными правительству войсками. Командовавший ими боярин Шеин произвел скорый розыск, казнил главных зачинщиков, а остальных стрельцов разослал по городам и монастырям.

Петр получил известие о бунте стрельцов, находясь в Вене, и оттуда 16 июля отправил короткую записку Ромодановскому. Приведем текст ее полностью:

«Min Her Kenih! Письмо твое, июня 17 день писанное, мне отдано, в котором пишешь, ваша милость, что семя Ивана Михайловича растет, в чем прошу быть вас крепкими; а кроме сего ничем сей огнь угасить не мочно.

Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете».

В этом кратком, но выразительном послании изложена и концепция стрелецкого движения, выросшего, по мнению царя, из семени, посеянного Иваном Михайловичем Милославским еще в 1682 году, и намерение учинить жестокую расправу. Тон записки свидетельствует, что ненависть царя к стрельцам переливала через край и что он ехал в Москву с готовым решением относительно их судеб.

В Москве царю рассказывают о стрелецком движении и его подавлении, он сам изучает материалы розыска и чем больше узнает подробностей, тем сильнее им овладевает недовольство. Он считал, что следствие проведено поверхностно, что мера наказания участникам восстания была чрезмерно мягкой, что следователи не выяснили целей выступления и причастности к нему сил, которые он называл «семенем» Милославского. Более всего он был недоволен поспешной казнью зачинателей движения. Погибнув, они унесли с собой тайны, более всего интересовавшие царя.

Взвинченность царя иногда давала срывы – совершенно ничтожные поводы вызывали у него приступы раздражительности. Современники подробно описали скандал, учиненный царем во время обеда у Лефорта, на котором присутствовали бояре, генералитет, столичная знать и иностранные дипломаты, всего около 500 человек. Когда гости рассаживались за обеденный стол, датский и польский дипломаты повздорили из-за места. Царь обоих громко назвал дураками. После того как все уселись, Петр продолжил разговор с польским послом: «В Вене на хороших хлебах я потолстел, – говорил царь, – но бедная Польша взяла все обратно». Уязвленный посол не оставил этой реплики без ответа, он выразил удивление, как это могло случиться, ибо он, посол, в Польше родился, там же вырос и все-таки остался толстяком. «Не там, а здесь, в Москве, ты отъелся», – возразил царь.

Умиротворение, наступившее после обмена любезностями, вновь было нарушено выходкой Петра. Он затеял спор с Шеиным, упрекал генералиссимуса в том, что тот за взятки незаслуженно возвел многих в офицерские звания. Все более распалявшийся царь выбежал из зала, чтобы спросить у стоявших на карауле солдат, сколько рядовых получили повышение и произведены в офицеры, вернулся с обнаженной шпагой и, ударяя ею по столу, кричал Шеину: «Вот так я разобью и твой полк, а с тебя сдеру кожу до ушей». Князь Ромодановский, Зотов и Лефорт бросились успокаивать царя, но тот, размахивая шпагой, нанес Зотову удар по голове, Ромодановскому порезал пальцы, а Лефорту достался удар в спину. Лишь Меншикову удалось укротить ярость Петра.

Подлинная причина гнева царя состояла, однако, не в том, что Шеин незаслуженно производил в чины, а в том, что он преждевременно казнил зачинщиков стрелецкого бунта.

Петр решил возобновить розыск, причем все руководство им он взял в свои руки. «Я допрошу их построже вашего», – сказал царь Гордону. Начал он с того, что распорядился доставить в столицу всех стрельцов, проходивших службу в мятежных полках. Их оказалось в общей сложности 1041 человек.

С середины сентября 1698 года непрерывно, за исключением воскресных и праздничных дней, работали застенки. К розыску Петр привлек самых доверенных лиц: «князя-кесаря» Ромодановского, которому надлежало заниматься политическим следствием в качестве руководителя Преображенского приказа, а также князей М. А. Черкасского, В. Д. Долгорукого, П. И. Прозоровского и других высокопоставленных лиц. Судьба всех стрельцов была предрешена царем еще до завершения следствия. «А смерти они достойны и за одну провинность, что забунтовали и бились против Большого полка». В свете этой исходной посылки обвиняемый стрелец, взятый в отдельности, не представлял интереса для следствия. Следователи пытались выяснить общие вопросы движения, поскольку все его участники действовали «скопом и заговором» и по юридическим понятиям того времени несли взаимную и равную ответственность за свои поступки независимо от того, что одни из них выполняли роль вожаков, а другие слепо следовали за ними. Более того, правовые нормы, определенные уголовным кодексом – Уложением 1649 года, – предусматривали одинаковую меру наказания как за умысел к действию, так и за совершенное действие. К лицам, действовавшим «скопом и заговором», как и к лицам, знавшим, но не сообщившим о каком-либо «злом умысле», применялось одно наказание – смертная казнь.

В ходе розыска с несомненностью была установлена причастность Софьи к мятежу. В результате образовались две группы подследственных: одну составили стрельцы, стоны которых раздавались из 20 застенков, где стрельцов жесточайшим образом истязали, вытягивая признания с помощью дыбы, огня и палок; показания стрельцов тщательно записывали, им устраивали очные ставки, упорствующих еще и еще раз пытали. В другую входили две царевны – Софья Алексеевна и Марфа Алексеевна, а также лица, приближенные к ним, выполнявшие роль посредников в сношениях царевны Софьи со стрельцами. Окружение царевен подвергалось таким же пыткам, как и стрельцы.

Не избежала допроса и царевна Софья, правда, без пыток. В Новодевичий монастырь Петр прибыл не один, он захватил с собой пятисотенного Артюшку Маслова и стрельца Ваську Игнатьева, а также их письменные показания с признанием, что главари движения получили письмо от Софьи.

Петр не встречался с сестрой в течение девяти лет, то есть с того дня, когда она была заточена в монастырь после событий 1689 года. Жизнь царевны в монастырской келье в эти годы не отличалась суровым режимом – Софья имела возможность общаться с внешним миром, располагала прислугой, получала от родственников подарки к столу. В этих деталях проявлялся тоже характер Петра – он не мстил своим поверженным противникам, утрачивал к ним всякий интерес. Безразличие к их судьбам можно проследить не только на примере Софьи, но, как увидим ниже, и на примере первой супруги, постриженной в монахини, но при попустительстве властей продолжавшей вести светскую жизнь.