Поморгав немного, гость спросил:

– Мы вам не помешали?

– Что вы, что вы! – отвечал Бинго. – Я думал, вы больны.

– У меня болела голова, – сообщил Перкис, – от того, что я поздно лег и сидел на сквозняке. Помните, вчера, в клубе? Как мы удивились, взглянув на часы!

При звуках этих слов Бинго показалось, что скрытый оркестр начал свое дело, а откуда-то донесся запах фиалок и резеды. Макаронина, в последнее время заменявшая ему позвоночник, обрела неожиданную твердость.

– Да-да, – сказал он. – Помню!

– Как время бежало!

– И верно. Заговорились о делах…

– Что может быть увлекательней?

– Поистине ничего!

– Вы сказали…

– Я сказал…

– …насчет гонорара за рассказ.

– Да?

– Ну как же! Десять фунтов. Может, я ошибся?

– Нет-нет! Конечно, конечно.

– Можно их сейчас дать. А то вся эта бухгалтерия…

Перкис застонал, хотя не так, как стонал недавно Бинго, но тоже неплохо.

– Пожалуйста, – произнес он, дал десятку, и тут появилась миссис Бинго.

– Джулия! – вскричала она. – Ты не поверишь! Алджи сказал «Кот»!

– Кот?

– Ты подумай! Идем туда, быстро! Он еще раз скажет.

Бинго глядел на нее, как Артур на Гиневеру.

– Разреши?

– Да, что?

– Я ненадолго тебя задержу. Когда ты убежала, как кролик из западных прерий, я как раз собирался тебе кое-что сообщить. Если ты спросишь нашего гостя, он тебе скажет, что я не прятался в бочках, а сидел с ним в клубе. Мы обсуждали редакционные дела. Работа для нас не ограничивается пребыванием в издательстве. Мы, собственно, не думаем о времени.

Все помолчали. Потом миссис Бинго пошатнулась. Глаза ее были полны слез.

– О, Бинго!

– Я считал необходимым тебе это сказать.

– Кроличек, прости!

– Хорошо, хорошо. Я не сержусь. Так, обидно.

– Я подам в суд за клевету!

– Ах, не стоит! Обдай его холодом, и все. Что с него возьмешь? Вряд ли и десятку. Да, кстати! Я тебе обещал для Алджи. Возьми, а то забуду. С этой работой забываешь буквально все. Миссис Перкис, я вас задерживаю. Вы спешите к Алджи.

Дамы удалились. Бинго обернулся к Перкису. Взгляд его был суров.

– Перкис, – сказал он, – где вы были пятнадцатого июня?

– Да с вами же! – ответил Перкис. – В клубе.

– А я был с вами. Незабвенный вечер! Что ж, войдем к Алджи, послушаем, что он скажет о котах.

© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.

В углу зала «Отдыха удильщика» разгорелся бурный спор между Светлым Элем и Бархатным Портером. Их голоса звучали все более гневно.

– Мис-си, – сказал Светлый Эль.

– Ми-сси, – сказал Бархатный Портер.

– Спорю на миллион фунтов: мис-си.

– Спорю на миллион триллионов фунтов: ми-сси.

Мистер Муллинер снисходительно поднял голову от своего горячего виски с лимоном. В подобных случаях ему обычно отводилась роль арбитра.

– О чем спор, джентльмены?

– Об этой песне, о «Мис-сисипи», – сказал Светлый Эль.

– О «Ми-ссисипи», – отчеканил Бархатный Портер. – Он говорит, что надо петь «мис-си», а я говорю «ми-сси». Кто прав?

– По моему мнению, – сказал мистер Муллинер, – вы оба правы. Мистер Оскар Хаммерстайн, написавший эту лучшую из всех подобных песен, предпочитал «мис-си», но, насколько мне известно, оба варианта считаются одинаково верными. Мой племянник прибегал то к первому, то ко второму, в зависимости от настроения.

– Это который племянник?

– Реджинальд, сын моего покойного брата. Он постоянно исполнял эту песню, и в момент внезапного перелома в его судьбе был как раз приглашен исполнить ее на ежегодном деревенском концерте в Нижних Болтунах-на-Виссере в Вустершире, где находилось его скромное жилище.

– В его судьбе, значит, наступил внезапный перелом?

– И самым замечательным образом. Как-то утром он вполголоса репетировал свой номер над яичницей с грудинкой, как вдруг услышал стук почтальона и подошел к входной двери.

– А, привет, Багшот, – сказал он. – Бери-ка сундук.

– Сэр?

– Тащи этот тюк.

– Какой тюк вы имеете в виду, сэр?

– Выпей немножко, и ты… Ах, извините, – сказал Реджинальд. – Я думал о другом. Забудьте, что я говорил. Это письмо мне?

– Да, сэр. Заказное.

Реджинальд расписался в получении и, перевернув его, увидел на обороте, что письмо было отправлено Уотсоном, Уотсоном, Уотсоном, Уотсоном и Уотсоном из Линкольнс-Инн-Филдс, этой обители лондонских нотариусов. Он вскрыл конверт и нашел внутри послание с просьбой безотлагательно навестить эту шайку в удобное для него время, и тогда он услышит нечто к своей выгоде.

Он всегда был рад услышать нечто к своей выгоде, а потому сел в лондонский поезд, явился в Линкольнс-Инн-Филдс, и вы могли бы сбить его с ног зубочисткой, когда Уотсон – или Уотсон, или Уотсон, или Уотсон, а возможно, что и Уотсон – сообщил ему, что по завещанию его родственника в Аргентине, которого он не видел уже много лет, ему положено получить сумму в пятьдесят тысяч фунтов. Неудивительно, что, услышав эту новость, он пошатнулся и упал бы, если бы не успел ухватиться за проходившего мимо Уотсона. Тут кто угодно зашатался бы, а уж тем более тот, кто, подобно Реджинальду, никогда особенно умом не блистал. Если не считать его способности исполнять «Миссисипи», возможно врожденной, он не был особо одаренным молодым человеком. Аманда Биффин, девушка, которую он любил, хотя и восхищалась его внешностью – ибо, подобно всем Муллинерам, он отличался выдающейся красотой, – но оставалась неколебимой в своем убеждении, что будь мужчины костяшками домино, он, вне всяких сомнений, оказался бы костью «пусто-пусто».

Едва покинув обитель Уотсонов, Реджинальд, естественно, позвонил в Нижние Болтуны и рассказал Аманде о необыкновенной выпавшей ему удаче, так как она вносила новый оборот в историю их любви. До сих пор их помолвка хранилась в глубочайшей тайне, поскольку ни ей, ни ему никак не хотелось возмущать душевный покой сэра Джаспера Тодда, дяди и опекуна Аманды, удалившегося на покой финансиста. Реджинальд был обладателем одного из тех кругленьких доходцев, которые обеспечивают холостяку три обильные трапезы в день, а также возможность травить лисиц, стрелять фазанов и удить форель, однако до падения этих пятидесяти тысяч с неба он ни в каком отношении не мог сойти за матримониальный приз, и теория Аманды, что сэр Джаспер, узнай он про помолвку, выдаст не менее пятидесяти семи припадков гнева, без сомнения, соответствовала истине.