— Я должна тебе помочь?

— Ага.

И тут я выложил ей свою историю, всю, от и до, уложился в полчаса. Мади выглядела уставшей, но слушала завороженно. Ни на мгновение не усомнилась в моей версии, не лезла с идиотским вопросом: «А ты уверен, что это на самом деле твой отец?» В ее глазах я стал совсем другим человеком. Она увидела во мне таинственность. Казалось, теперь я могу просить о чем угодно, Мади ни в чем мне не откажет. Теперь она, похоже, гордилась тем, что я выбрал ее доверенным лицом. Когда я собрался вернуться в постель, она сказала:

— Ладно, Колен, я тебя прикрою. Ты правильно сделал, что обратился ко мне. — И весело прибавила: — Незачем было угрожать, что нассышь мне в постель. И уж тем более врать про Армана!

— Ты легко отделалась, — ответил я. — Я сначала подумывал рассказать, что ты затаскивала к себе под одеяло девчонок.

— А с чего ты взял, что я этого не делала?

Среда, 16 августа 2000, 23:49

Пляж у Рубиновой бухты, остров Морнезе

— Пойдешь купаться?

Кандис лежала рядом с Симоном. На ней было коротенькое платье из ткани, похожей на лен. Светло-желтое. Пляж освещал лишь один фонарь, да и тот вдалеке, и в темноте девушка сливалась с песком, Симон видел только загорелые ноги выше колен, руку, которая шарила по его груди, пытаясь расстегнуть рубашку, и хрупкие плечи. Светлые волосы Кандис тоже терялись на фоне золотистой ткани и песка, казалось, лицо девушки парит в воздухе, прелестное лицо с кошачьими глазами и улыбкой.

Симон не шевелился. Он не мог заставить себя думать ни о чем другом, кроме истории с беглыми арестантами и диссертации, в которой остров Морнезе представал логовом мафии. Кое-чем он поделился с Кандис, не вдаваясь в подробности и не называя имен. Она выслушала его терпеливо и с пониманием, ожидая продолжения. Ее, похоже, возбуждало, что Симон к ней не пристает.

Дерзкая, рискованная… и сиюминутная тактика.

— Кандис, ты ведь продаешь билеты в развалины аббатства? — спросил Симон. — И учишься на историческом, правильно?

Верхняя пуговица рубашки отлетела. Рука принялась исследовать его грудь. Он поежился от холодного прикосновения браслета.

— Я на пятом курсе. Пишу работу об античных тиранах. Точнее, о Периандре Коринфском. Бессовестный тип, который убил мать и жену. Мне очень нравится… Не знаю, какую работу смогу найти с таким образованием, но хотя бы на это лето удалось пристроиться в аббатство, на берегу моря… Кстати, купаться пойдем?

Отскочила вторая пуговица. Умелая рука двигалась все ниже, браслет перекатывался по его коже. А Симон гнул свое:

— Ты, наверное, хорошо знаешь историю аббатства Сент-Антуан? Подземелья, спрятанные сокровища, Мазарини?

Третья пуговица.

— Я здесь на каникулах, милый мой! Извини, но я пришла к тебе не для того, чтобы поговорить про развалины, где за день и десятка туристов не наберется. Уж скорее ты должен мне что-нибудь рассказать. Ты ведь отвечаешь за безопасность на этом бандитском острове? У тебя наверняка припасено для меня какое-нибудь подозрительное дело, убийство, что-нибудь волнующее.

— Ты себе даже представить не можешь. Но ты ничего не узнаешь. Извини. Не подлежит разглашению!

— Как хочешь.

Пальцы Кандис потеребили светлые волосы на груди Симона, потом внезапно вспорхнули.

— Если не можешь решиться, то пойду одна!

Кандис вскочила. Платье соскользнуло на песок.

Красавица знала, что делает.

Разбойники острова за два столетия, Жонас Новаковски и Жан-Луи Валерино, Мазарини со своими монахами — все они словно по волшебству исчезли. Стоя над Симоном, девушка с обезоруживающей естественностью продолжала раздеваться. Небрежно брошенный лифчик растворился в сумраке, будто его и не было.

Сердце Симона отчаянно колотилось.

Девушка приподняла ногу, удерживая равновесие, как прима-балерина, и кружевные трусики скользнули вдоль одного, затем другого бедра.

Симон целомудренно отвел глаза.

На миг.

Кружева внезапно легли ему на лицо, накрыв глаза, нос и рот.

Почти все органы чувств. Ну и меткая эта чертовка!

— Так тебе и надо.

Смех веселой нимфы прозвенел над Рубиновой бухтой.

— Это… это запрещенный прием, — пробормотал Симон.

Кандис уже шла к морю.

Волны набегали на песок метрах в двадцати от них. Легкая пена тянулась светлой чертой, рисуя странные, изменчивые линии, будто слова, небрежно написанные и брошенные в океан, — пусть плывут к континенту, чьи огоньки угадываются вдали.

Симон сел. Взгляд поднимался от удалявшейся восхитительной попки к тонкой талии, на которую налез бы и детский спасательный круг, вдоль обнаженной спины, будто притягивавшей слабый свет.

Совершенство.

Тень удлиняла силуэт Кандис, теперь она казалась рослой богиней.

И вот богиня исчезла в воде. Прошло всего несколько минут — Симон даже не успел встревожиться или присоединиться к ней, — а она уже вышла на берег. Улыбающаяся. Мокрая. Бесстыжая.

От холода соски встали торчком, она выгнулась, подставила лицо, груди, низ живота лунному свету.

И мужскому взгляду.

Симон не обманывался — все это продумано, каждый жест просчитан и отрепетирован. И он, конечно, не первый видит этот спектакль. Но не все ли равно, сейчас-то он единственный зритель.

Кандис не спешила, она шла мелкими шажками, подбиралась к нему бочком, словно сексапильный краб. Как будто и песок хотел насладиться прикосновением к ее голым ногам.

«Девушка с эротической открытки, — подумал Симон, — безупречное тело в лунном свете».

Всем шлю поцелуи с Морнезе.

Глянцевая бумажная куколка — и через несколько мгновений он прижмет ее к себе и почувствует ее тепло.

Симон продолжал сидеть. Кандис подошла еще ближе.

Слишком медленно. Симону стало невтерпеж.

Ее загар не уродовала ни одна светлая отметина. Каким чудом, она же весь день сидит в своем окошке?

Женская тайна.

Еще несколько сантиметров.

Она стояла перед ним. Прелестная Кандис была натуральной блондинкой.

Кандис толкнула Симона, опрокинула на песок и чувственным голоском протянула:

— Ну что, мой детектив, так и не расскажешь про какое-нибудь ужасное расследование?

Улеглась на Симона. Мокрая.

Не спеша поцеловала в губы, сползла на грудь.

— Мой маленький Брюс Уиллис. Только мой…