— Ты понятия не имеешь. — Повеяло холодом. — Ни о чём. Ни обо мне, ни о том, почему я туда пошла. Ворон, я кололась ради интереса один раз, и это была самая отвратительная вещь, которая со мной происходила.

Наркоманы всегда ведут себя так, будто всё знают, да? И сама Алиса была такая же, прекрасно это понимала, что ненормально, опасно, в первую очередь — для неё же.

— Засунь себе в задницу свою заботу, если она вообще была. Или погоди-ка, ты же приехал отдать долг! И вали нахрен из моей жизни! Тебе ли не знать, как опасно чувствовать, да?!

— Я не мог не приехать! — отчаянно воскликнул Ворон и уже почти сдался, хотя и не понимал, что пытался доказать. — Опасно... а это хоть раз что-то меняло? Берёшь и не чувствуешь нихера — и не волнуют никакие рыжие выскочки, и не думаешь о них никогда, и не мчишь, сломя голову, как только у них чего случилось. Сказка! Только долги отдаёшь да спокойно валишь, и нихера не больно, и нихера не жалеешь ни о чём. Хорошо, сука. Волшебно.

А он действительно ни о чём не имел понятия. Ни о том, как чувствовать, ни о том, как от этого избавляться. Всегда собранный и холодный, сейчас он ощущал себя не иначе, чем больным, ущербным и неправильным. Контроль утекал из пальцев мелкими песчинками, оставалось только голое пламя неизвестных эмоций. Сострадание, горечь, боль, забота, желание... быть рядом? Сделать лучше? Помочь? Всё то, от чего отмахнулся бы прежний Ворон, которого сейчас вдруг не оказалось рядом. И ни одного совета отца, как поступать в таких случаях.

— Я не рыжая, сколько раз тебе говорить! Ненавижу этот чёртов цвет!

Красный, считала девушка, — он ярче, он будто кричит постоянно и бросает вызов, а поганый рыжий только греет, но на самом деле ничерта. От рыжего несёт тухлятиной, рвотой и дымом ненавистных сигарет, которыми она сама давилась каждый день. А ещё пьяными скандалами и криками с кровью на полу. Самым сущим кошмаром.

Слова доходили до сознания постепенно. Алиса моргнула, скосила взгляд на его губы и судорожно вздохнула. Ну и где бесстрашная Каста, какую славу она себе успела заработать в определенных кругах? Нет её. Пропала. Может, даже подохла в том притоне на Никольской, 5.

— Вот и не жалей, — она заставила себя посмотреть ему в глаза, — а чудес не бывает — это запомни. Никогда и никаких. Даже случайно.

— Не выгоняй меня, пожалуйста, — только и выдохнул тихо Ворон в ответ, отстояв оборону неизвестно чего. Устало покачал головой на последнее заявление, пока распушённые перья укладывались обратно, а чёрные глаза больше не сулили гибели. — И всё же одно чудо я умудрился встретить. И хер я его проебу. Только вместе с жизнью.

Такая глупость могла вырваться разве что из-за очень сильной усталости. И хорошо, что вырвалась, иначе так ничего и не сдвинуло бы пресловутый камень с души. И легко-легко задышалось. И тепло разлилось, только совсем не от чая.

И как-то сами губы потянулись к чужим губам. Отчаянные поступки случаются, когда почти смиряешься с тем, что потерял.

Алисе же потребовалось около секунды, или даже того меньше, чтобы пережить сразу несколько стадий: уже знакомое желание врезать, потом последующее — оттолкнуть от себя и свалить на улицу, под звон колокольчика, исчезнув вспышкой красного навсегда, и, наконец, — потянуться навстречу. Неуверенно, будто первый раз, а затем резко податься вперёд, утягивая Ворона в жаркий поцелуй.

Может, наркота до сих пор действовала, может, что-то ещё, но ноги подкосились и мелко подрагивали — Алиса вцепилась в него, обхватывая руками за шею.

Изумление к Ворону пришло вспышкой мыслей от «Что я только что сделал?» до «Что вытворяет она?» и в результате превратилось в привычное уже «Похуй, пляшем», а руки сами собой придержали Алису за талию. Поцелуй был горько-сладким, под стать сложившейся ситуации и затянувшейся прелюдии. Тёплое женское тело было непростительно близко, но уж слишком ярко врезался в память образ противного хмыря, как будто всё ещё зависшего между Вороном и красными — хорошо, не рыжими — волосами. И, несмотря ни на что, сейчас Ворона переполняло невиданное ранее безмятежное счастье. Мёд и имбирь. Тепло. Алиса.

На что им обоим действительно было насрать — так это на официанта, который если не подсматривал, то подслушивал точно.

Даже когда всё прекратилось, Ворон так и не придумал, что сказать. Хотел стоять так, наверное, ещё вечность, чтобы просто заполнить бездонную чёрную дыру в сердце. Невесомо держать и просто смотреть. Но это вряд ли входило в её планы — подумал он — и был полностью прав.

— Любить наркоманку — хреновая идея, ты знаешь, да? — хрипло выдохнула пьяный призрак, продолжая бесстыдно, но уже уверенно смотреть Ворону в глаза.

Вряд ли идея любить киллера была лучшей, но её это не волновало точно. Алиса даже бралась иногда размышлять, что опаснее — ширяться или убивать людей по заказу, но ни к какому выводу так и не пришла. По всему выходило, что в заднице находились оба. Он — с высоким риском подохнуть, а она — сорваться, как сегодня, и пропасть в игле навсегда.

— Ты просто не оставляешь мне выбора. Тебя можно или любить, или ненавидеть. И кажется, меня постигли обе этих участи, — не менее бесстыдно, но удивительно тепло даже для самого себя откликнулся Ворон.

Хреновая — хуже почти некуда. Но если он не зацепится за это чувство сейчас — и как-то не вязалось в голове то, что это любовь, — то, быть может, никогда больше не испытает. А чувства — они не то чтобы вставляют сильно хуже наркоты… да и убивают на уровне огнестрела.

Лёха шёл чуть впереди Алисы с Доктором, сунув руки в карманы. Мимо с шумом проносились электрокары, узкий тротуар почти пустовал, а те редкие люди, что встречались — косились. Компания выглядела странновато, выделялась из общей однотипности улиц Питера. Особенно — Док, одетый в длинное, строгое пальто, прихрамывающий и опирающийся на трость. Медицина позволяла обходиться в юном возрасте без вспомогательных палок, но, видимо, Доку нравилось себя мучать. Алиса же —  яркое пятно, даже несмотря на темную одежду — умудрялась оставаться какой-то вызывающей одним только видом.

На их фоне Лёха выглядел обывателем, самым обыкновенным парнем, который что-то забыл и шёл не туда, куда изначально планировал. А Доктор выбивался не только ногой. Мало кто верил в истинность истории про рыжий цвет волос от природы — генотип считался канувшим в лету, а этому каким-то образом всё же перепал.

Серая и отвратительная погода не желала отступать. В Питере бывало и по-другому — ясное, чистое небо, бесконечное и прекрасное, но сейчас оно упорно пряталось за свинцовыми тучами. Дождь кончился, за это уже стоило сказать спасибо, да и солнце бы всё равно не согнало поганого настроения. Лёха даже предположить не мог, у чего бы нашлись для этого силы. Он ловил себя на мысли, что с каждым часом всё сильнее понимает Меланхолию — безэмоциональную, с зияющей дырой вместо чувств и только со всполохами тёплой любви к Марципан. В данный момент Лёхе хотелось тоже быть таким, а влюбленность заменить на дружбу и оставить всем понемногу. Чисто чтоб не свихнуться.  Да и без каких-либо чувств хотя бы к Алисе он долго рядом не протянет — подруга слишком часто попадала впросак, и спасало её до сих пор одно Лёхино терпение. И терпение Дикого. Он мотнул головой.