— Бедняжка, — сказал он. — Надеюсь, ты в порядке.

— Буду, викарий, когда утихнет мучительная боль.

— Что ж, я звоню сообщить, что с нашей стороны все идет чудесно. Билеты почти все проданы, хотя еще утро. Синтия и ее телефонные воины превзошли сами себя прошлым вечером.

— Благодарю вас, викарий, — сказала я. — Я передам отцу.

— О, Флавия, и скажи ему, что Дитер Шранц с фермы «Голубятня» предложил, если твой отец пожелает, разумеется, воспользоваться санями из вашего каретного сарая и организовать доставку наших театралов из приходского зала в Букшоу. Он говорит, что может наскоро собрать крепеж, чтобы тащить сани за трактором. Одна эта поездка должна стоить столько же, сколько спектакль, как ты думаешь?

Отец согласился, на удивление мало поворчав, но, когда дело касается викария, он почти всегда так себя ведет. Их объединяет дружба глубокая и прочная, природу которой я не вполне понимаю. Хотя они оба посещали Грейминстер, учились они в разное время, так что это не является объяснением. Викарий проявляет к почтовым маркам не более чем вежливый интерес, а отец проявляет не более чем мимолетный интерес к небесам, так что связь между ними остается загадкой.

Откровенно говоря, я немного завидую их легкой близости и иногда ловлю себя на сожалении, что мы с отцом не такие друзья, как он с викарием.

Не то чтобы я не пыталась. Однажды, когда я воспользовалась его филателистическим журналом, чтобы раздуть огонь медлительной бунзеновской горелки, страницы распахнулись, и мне в глаза бросилось слово «активный кислород». Это вещество получают путем добавления формальдегида к перманганату калия, и почта использовала его для дезинфекции сумок почтальона на Средиземном море во времена, когда холера была постоянной угрозой.

Наконец-то в филателии обнаружилось что-то действительно интересное! Мостик — пусть ненадежный — между отцовским миром и моим.

«Если тебе когда-нибудь понадобится дезинфицировать марки, — выпалила я, — то я с удовольствием сделаю это для тебя. Могу быстренько приготовить активный кислород. Мне это совсем не трудно».

Словно путешественник во времени, только что проснувшийся и обнаруживший себя в незнакомом доме в неожиданном столетии, отец перевел взгляд от своих альбомов на меня.

«Благодарю, Флавия, — сказал он после нервирующей паузы. — Буду иметь это в виду».

Даффи, как всегда, развалилась на кресле в библиотеке с открытым томиком «Холодного дома».

— Ты никогда не устаешь от этой книги? — поинтересовалась я.

— Конечно, нет, — отрезала она. — Она так напоминает мою собственную унылую жизнь, что я не могу отличить, когда читаю, а когда нет.

— Тогда зачем утруждаться? — спросила я.

— Отстань, — сказала она. — Иди надоедай кому-нибудь другому.

Я решила попробовать другой подход.

— У тебя синяки под глазами, — заметила я. — Ты читала вчера допоздна или совесть не дает тебе спать, потому что ты скверно обращаешься с младшей сестрой?

«Скверно» — это слово, которое я до смерти хотела использовать с тех пор, как услышала, как Синтия Ричардсон, жена викария, бросила его мисс Кул, деревенской почтмейстерше, относительно королевской почты.

— Иди к черту, — ответила Даффи. — Уснешь тут под эти кошачьи концерты.

— Я не слышала никаких кошачьих концертов.

— Это потому, что твой так называемый сверхъестественный слух накрылся. Вероятно, у тебя начинает развиваться наследственная глухота де Люсов. Она передается от младшей дочери к младшей дочери и обычно устанавливается в возрасте двенадцати лет.

— Вздор! — сказала я. — Не было никакого кошачьего концерта. Все в твоей голове.

Левая мочка Даффи начала подергиваться, как бывает, когда она расстроена. Я увидела, что задела ее за живое.

— Это не в моей голове! — закричала она, отшвыривая книгу и вскакивая на ноги. — Это все проклятая Уиверн! Она всю ночь крутит старые фильмы — раз за разом, и уже хочется кричать. Если я еще раз услышу этот ее голос, говорящий: «Я никогда не забуду Ястребиный замок» — под аккомпанемент убогой музыки, меня стошнит болотной водой.

— Я думала, она тебе нравится… Эти журналы…

Проклятье! Я чуть не выдала себя. Предполагалось, что я не знаю, что Даффи хранит в нижнем ящике.

Но мне не стоило беспокоиться. Она была слишком взволнованна, чтобы заметить мою оплошность.

— Она нравится мне на бумаге, а не живьем. Она смотрит на меня так, будто я какой-то уродец.

— Может, так и есть, — любезно предположила я.

— Заткнись, — сказала она. — Поскольку вы такие большие друзья с леди Филлис, скажи ей в следующий раз, как увидишь, чтобы она была потише. Скажи ей, что Букшоу — это не мерзкая киношка в Слау или откуда она там родом?

— Хорошо, — ответила я, разворачиваясь на каблуках и выходя из комнаты. По какой-то странной причине я начинала жалеть Филлис Уиверн.

В вестибюле наверху высокой садовой лестницы стоял Доггер, вешая ветку падуба над аркой.

— Осторожно, илицин! — крикнула я. — Не облизывай пальцы!

Разумеется, это была шутка. Однажды мне пришла в голову мысль, что в паре пригоршней красных ягод достаточно гликозидов для смертельной дозы, но держать листья в руках совершенно безопасно.

Доггер приподнял руку и взглянул на меня из-под локтя.

— Спасибо, мисс Флавия, — сказал он. — Я буду очень осторожен.

Хотя о яде приятно думать в любое время года, в Рождестве есть нечто особенное, и я поймала себя на том, что широко улыбаюсь. Этим я и занималась, когда позвонили в дверь.

— Я открою, — сказала я.

Порыв снега ударил меня в лицо, когда я распахнула дверь. Я протерла глаза, частично от неверия, потому что во дворе стоял коттесморский автобус и из его радиатора поднимались зловещие щупальца дыма. Водитель Эрни стоял передо мной, ковыряясь в протезах медной зубочисткой.

— Выходите! Выходите! Смотрите под ноги! — крикнул он через плечо колонне людей, спускавшихся из открытой двери автобуса. И сказал мне: — Прибыли ваши актеры.

Они толпой прошли мимо него в вестибюль, словно туристы, вливающиеся в Национальную галерею в час открытия, их было человек тридцать, со всеми причиндалами: пальто, шарфами, галошами, ручной кладью и пакетами в яркой бумаге. Они должны были приехать на Рождество, вспомнила я.

Последняя отставшая замешкалась на ступеньках. Эрни сделал движение помочь ей, но она оттолкнула протянутую руку.

— Я в состоянии, — резко сказала она.

Этот голос!

— Ниалла! — закричала я.

Это и правда была она.

Ниалла Гилфойл работала помощницей Руперта Порсона, странствующего кукольника, довольно скверно кончившего свои дни в приходском зале Святого Танкреда. Я не видела ее с лета, когда в припадке раздражения она покинула Бишоп-Лейси.