он, прихлёбывая из своей пиалы и бросая в узкую пасть пару жареных ушей. Затем переводит помутневший взгляд на меня, и важно поясняет: — Всё так устроено, Ланс, потому что так завещала Двоепервая Стая.

Я понимающе киваю, хотя пониманием тут и не пахнет. Старательно давлю улыбку, которой меня заразил сааду. Ганкона вздыхает.

— Пойми, Ланс, — говорит он, небрежно осеняя себя особым знаком, — когда чу-ха платят за наши труды, когда они покупают травяные угли или приносят детёныша для присоединения к Двоепервой, всё это угодно Стае. Когда чу-ха получает что-то бесплатно, в душе он убеждён, что побаловался и получил пустышку. Когда покупает, то оценивает всю важность процесса. Фиксирует в сознании факт: теперь обо мне точно позаботятся, я за это заплатил. И Стая платит им в ответ. Защитой. Толкованием трудностей на жизненном пути. Обещанием вечной жизни после погребального костра.

Звучит разумно.

Или нет?

Мне сложно сосредоточиться, а Пикири вворачивает, негромко и со смешком в голосе:

— Пусть будет славен тот паромщик, что берёт плату за провоз не деяниями чу-ха и смирением их, но весомой монетой…

Ганкона шипит на друга, беззлобно, но пронзительно и громко. Я вздрагиваю, предполагая стычку, но мне ещё предстоит привыкнуть к подобному стилю общения седошкурых служителей культов. Спрашиваю, даже не успев осознать колкость очередного вопроса:

— Видимо, это тоже Стае угодно, чтобы ваши Пастухи жили в шикарных домах Пиркивелля?

— Не мне быть судьёй хозяевам моим, Ланс, — отмахивается Ганкона, на этот раз даже устало. — Хромая корова может затесаться в любое стадо… Но когда наступает час помочь слабым, укрыть от непогоды и накормить — наши двери всегда открыты, а в котелке варится лапша для голодных.

— Двери «Созерцания», кстати, тоже всегда открыты, — хмыкает Пикири, пережёвывая хрустящее свиное ухо и глядя в потолок. — Только платить за это мы не принуждаем…

Ганкона снова фыркает, причём так возмущённо, что проливает пайму на алый рукав. Мне кажется, сейчас он точно накинется на сааду, но и здесь я ошибаюсь — худощавый Подмастерье только пожирает того гневным взглядом и стискивает зубы.

— Пусть простит Двоепервая Стая неразумность и слепоту твою, бредущий в полумраке, — наконец говорит он, и брезгливо стряхивает с одежды пахучие капли.

— Пусть будет благосклонна к тебе Благодетельная, — в тон другу отвечает Пикири, и вдруг украдкой подмигивает мне, — и разглядит в деяниях искреннюю заботу о ближнем.

— Но ведь законы Стаи жестоки, — с жаром вворачиваю я, всё ещё опасаясь настоящей ссоры. Мутно осозна ю, что и сам иду по самой границе дозволенного, но всё же уточняю: — Я толком не успел почитать Параграфы Свитка… но, уважаемый Подмастерье, почему там так много жестокости? Умерщвление родичей, захотевших отвернуться от Стаи? Изничтожение целых племён, не поверивших в её невидимую силу? Пытки, убийства и даже принесение в жертву собственных детей⁈

Ганкона снова поворачивается ко мне, на этот раз всем жилистым телом, и глаза чу-ха (даже затянутый) сверкают вовсе не пьяным блеском.

— А почему ты готов со дня на день надеть чёрно-жёлтый жилет, терюнаши Ланс? — вдруг спрашивает он. — Почему готов кровью подтвердить главенство законов казоку над городскими и нести ответственность собственной жизнью за их нарушение? Не потому ли, что Тиамом правят духовная сплочённость и сила?

Я затыкаюсь. Вспоминаю, как дышать, и вдруг понимаю, что невольно оскорбил Подмастерье… но тот вдруг расплывается в широченной (насколько это возможно на его узкой морде) улыбке, и треплет меня по предплечью.

— Не цепеней, Ланс, — усмехается он, и Пикири снова заходится в приступе визгливого смеха. — Таков замысел Стаи, но я не хотел тебя пугать. Пойми, Двоепервая никогда не допустит испытаний, которых бы не смог вынести верующий в неё. А Параграфы Свитка писались очень давно, и не всё в них стоит полагать непреложными историческими фактами. Тем не менее они содержат немало ценного и мудрого, удерживающего этот мир от окончательного падения в бездну…

Он вдруг косится на сааду, на меня, снова на Пикири, и медленно разливает по пиалам.

— А знаешь, терюнаши? — предлагает Ганкона, наблюдая за льющейся паймой так, будто совершает таинство. — Приходи в мой храм. Познай Стаю, хоть на мгновение впусти её в своё сердце и стань частью воинства, и я буду на этом пути твоим верным Подмастерьем, сисадда? Свиток Двоепервой несчётное количество раз становился опорой тем, кто запутался или ищет настоящие ответы…

Пикири с энтузиазмом кивает, и на секунду мне кажется, что он всерьёз одобряет данный совет.

— Точно, Ланс, точно, обязательно сходи в обиталище Стаи, — подтверждает он. И вдруг добавляет, уже тише и лукаво поглядывая на Подмастерье. — А когда кончатся деньги, я пришлю тебе адрес храма «Благочинного Выжидательного Созерцания» и расскажу о кизо-даридрата.

И смеётся, икая и расплёскивая.

Ганкона скалит огромные резцы, и вот теперь-то яростной драки непременно не избежать… Но уже через секунду стайщик выпивает одним глотком, тут же машет в воздухе беспалой лапой, подзывает служанку и заказывает за наш стол ещё одну бутылку.

В тот вечер — первый из многих, — мы сидим в «Ещё по одной?» до самого рассвета. И если в уходящую ночь осознание всесилия Двоепервой Стаи так и не снисходит на глупого терюнаши, то на двух интереснейших приятелей в его жизни становится больше.

Глава 5

Я ВСЕ УЛАЖУ

За спинами ещё вопили и стреляли, хотя уже меньше и реже.

Вообще, чу-ха — народ отходчивый, хоть и вспыльчивый. А уж когда заполонившая 13-ю улицу стая разберётся, что вообще стряслось, ход дальнейших событий можно предугадать в мелочах.

Раненые, безусловно, расползутся зализывать раны. У кого в карманах найдётся немного рупий — отправятся к врачевателям многочисленных подпольных клиник Бонжура; остальные обойдутся самолечением. Трупы болельщиков и случайных жертв сложат в рядок на тротуаре перед «Куском угля» для опознания, оплакивания и поиска ближайших родственников.

Тональность повсеместной районной пьянки временно сменится на траурную, с жаркими пожеланиями благополучных перерождений и путешествий в Мир По Ту Сторону.

Более чем вероятно, что уже через четверть часа кто-то найдёт и притащит сааду. Или Подмастерьев. А может, и тех, и других, чтобы храмовники за скромную плату провели соответствующие ритуалы прощания (этим займутся первые) и прощения за прижизненное нарушение Параграфов Свитка (это уже в ведении стайщиков).

Виновной в бойне, конечно же, будет признана троица известных нам с Ч’айей казоку-йодда. Под одёжками которых (какая ирония!) обнаружатся идентификационные жетоны «Диктата Колберга».

Их трупы, естественно, на фонарных столбах вздёргивать не станут. Со всеми возможными и допустимыми почестями упакуют в герметичные мешки, чтобы как можно быстрее передать кураторам района — то есть «Детям заполночи». Возможно, из толпы даже