Сын, живущий в Милуоки, присылает ей оливковое масло, поскольку в Клэнтоне о нем слыхом не слыхивали.

Она извинилась за то, что помидоры из магазина: собственные, пояснила хозяйка, дозреют только летом. Кукурузу, бамию и бобы она сама законсервировала в прошлом году, в августе. В сущности, свежая только зелень, выращенная уже в этом году, «весенняя трава», как она выразилась.

В центре стола стояла глубокая черная сковорода. Когда миссис Раффин сняла салфетку, я увидел горячий хлеб из кукурузной муки, его там было не менее четырех фунтов. Отломив огромный ломоть, она положила его на середину моей тарелки и сказала:

— Ну вот. Это для начала.

Передо мной никогда в жизни еще не лежало столько еды. Пир начался.

Я пытался есть медленно, но вскоре понял, что это невозможно. Приехав сюда на пустой желудок, под воздействием конкурирующих друг с другом ароматов, красоты сервировки, долгой молитвы и подробного описания каждого блюда, я почувствовал себя почти умирающим от голода, поэтому немедленно накинулся на еду, между тем как моя хозяйка, казалось, с удовольствием, продолжала говорить.

Большую часть их потребностей удовлетворяет огород. Они с Исавом выращивают четыре сорта помидоров, бобы, фасоль, коровий горох, зеленый горошек, огурцы, баклажаны, капусту кольраби, тыкву, горчицу, репу, синий лук, желтый лук, зеленый лук, белокочанную капусту, бамию, новый сорт красной картошки, белую картошку, морковь, свеклу, кукурузу, сладкий перец, мускусную дыню, два сорта сладкой дыни и что-то там еще, чего она сейчас не припомнит. Свинину поставляет ее брат, который по-прежнему живет в их старом родительском доме в деревне. Он забивает для них каждую зиму двух свиней, мясо хранят в морозилке. Они, Раффины, в свою очередь, снабжают его свежими овощами.

— Мы не пользуемся химикатами, — сказала она, наблюдая, как я набиваю себе желудок. — Здесь все натуральное.

Вкус еды, безусловно, подтверждал ее сообщение.

— Но это, знаете ли, зимние заготовки. Летом, когда все срываешь с грядки и съедаешь уже через час-другой, получается куда вкуснее. Вы ведь не откажетесь навестить нас еще, мистер Трейнор?

Я кивнул с набитым ртом и что-то промычал, давая понять, что явлюсь по первому ее зову.

— Хотите посмотреть мой огород? — спросила она.

Я снова кивнул, рот у меня по-прежнему был набит до отказа.

— Отлично. Он там, позади дома. Я нарву вам латука и травы. Они поспели в самый раз.

— Прекрасно, — с трудом выдавил я.

— Полагаю, одинокому мужчине вроде вас никакая помощь не помешает.

— Откуда вы знаете, что я одинокий? — Я с удовольствием запил еду холодным чаем. Он вполне мог сойти за десерт, столько в нем было сахара.

— О вас говорят. Слухи распространяются быстро. В Клэнтоне — по обе стороны железной дороги — секреты долго не хранятся.

— А что еще вы обо мне слышали?

— Дайте припомнить... Вы снимаете квартиру у Хокутов. Приехали с Севера.

— Из Мемфиса.

— Так издалека?

— Это же всего в часе езды отсюда.

— Я пошутила. Одна из моих дочерей училась там в колледже.

Я припас массу вопросов о ее детях, но пока не был готов делать записи: руки были заняты вилкой и ножом. В какой-то момент я назвал ее не «мисс Раффин», а «мисс Калия».

— Калли, — подсказала она. — Называйте меня «мисс Калли».

Первое, чему я научился в Клэнтоне, — это обращаться к женщинам — независимо от возраста и семейного положения, ставя перед фамилией или именем слово «мисс». Если новая знакомая была в годах, ее следовало называть «мисс Браун» или «мисс Уэбстер», если помоложе — «мисс Марта» или «мисс Сара». Это считалось признаком хорошего воспитания и куртуазности, а поскольку ни тем ни другим я похвастать не мог, было очень важно перенять как можно больше местных обычаев.

— Что это за имя — Калия? — спросил я.

— Итальянское, — ответила она так, словно это объясняло все. Она съела лишь горстку бобов, я обглодал отбивную до косточки.

— Итальянское?

— Это был мой первый язык. Долгая история — одна из многих. А что, редакцию действительно пытались сжечь?

— Да, пытались, — подтвердил я, не веря собственным ушам: чернокожая женщина из сельского района Миссисипи и вдруг «первый язык — итальянский».

— И напали на мистера Мика?

— Совершенно верно.

— И кто же они?

— Пока неизвестно. Шериф Коули ведет расследование. — Мне очень хотелось узнать ее мнение о шерифе, поэтому я сделал паузу, не преминув отломить при этом еще хлеба. Вскоре по моему подбородку потекло масло.

— Он уже давно служит шерифом, не так ли? — сказала она.

Я не сомневался, что мисс Калли точно знает дату, когда Маккей Дон Коули первый раз купил себе должность шерифа.

— Что вы о нем думаете?

Она отпила немного чая и поразмыслила. Мисс Калли не была склонна к скоропалительным ответам, особенно когда речь шла о других людях.

— По эту сторону дороги хорошим считается тот шериф, который умеет оградить нас от игроков, бутлегеров и сутенеров. С этой точки зрения мистер Коули работу свою выполняет исправно.

— Можно мне кое о чем вас спросить?

— Разумеется. Вы ведь журналист.

— У вас необычно правильная и четкая речь. Какое образование вы получили? — Щекотливый вопрос в обществе, где в течение многих десятилетий образованию особого значения не придавали. Шел 1970 год, в Миссисипи еще не было ни общедоступных детских садов, ни закона об обязательном среднем образовании.

Она рассмеялась, позволяя мне еще раз полюбоваться своими фантастически красивыми зубами.

— Я окончила девять классов, мистер Трейнор.

— Девять классов?

— Да, но мой случай необычный. У меня был чудесный учитель. Впрочем, это еще одна длинная история.

Я начинал понимать, что понадобятся месяцы, а то и годы, чтобы мисс Калли рассказала мне все свои удивительные истории. Не исключено, что происходить это будет здесь, на террасе, во время еженедельных банкетов.

— Давайте отложим ее на потом, — мягко добавила она. — Как поживает мистер Коудл?

— Неважно. Думаю, он больше не выйдет из дома.

— Прекрасный человек. Он навсегда останется в сердцах нашей черной общины. Он ведь проявил такое мужество.

Мне пришло в голову, что «мужество» Пятна было продиктовано скорее желанием расширить ареал, из которого он черпал свои некрологи, нежели приверженностью к равенству и справедливости. Но я уже усвоил, с каким почтением чернокожие относятся к смерти — к ритуалу бдения у гроба, который длится порой целую неделю, к марафону заупокойной службы, сопровождаемой плачем над открытым гробом, к похоронным процессиям, растягивающимся иногда на милю, и, наконец, к прощанию с покойным у разверстой могилы, преисполненному безудержных эмоций. Столь радикально открыв доступ черным в свой раздел некрологов, Коудл стал в Нижнем городе героем.