— Что еще за царапина? — спросила Линда Кастон, опуская на стол кофейник с черным кофе.

Макс наградил сестру уничтожающим взглядом, лучше всяких слов говорившим, что ее ждут невиданные пытки.

— Скажем так, Безумный Макс еще не освоил тонкости параллельной парковки.

— Знаешь что? — процедил Макс, буравя сестру глазами. — Думаю, мне пора потолковать с твоим дружком Чипом.

Кастон оторвался от «Вашингтон пост». Он сознавал, что в настоящий момент не воспринимается сознанием детей как заслуживающая внимания фигура, и ничего не имел против. Уже одно то, что они были его детьми, представлялось ему в некотором роде загадкой — столь мало перешло к ним от него.

— Только попробуй, гадина.

— Что за царапина? — настойчиво повторила Линда.

Они уже были готовы наброситься друг на друга, как будто отец не сидел с ними за одним столом. Кастон привык. Даже за завтраком он оставался невзрачным бюрократом, тогда как Макс и Андреа, со всей их легкой абсурдностью и зацикленностью на себе, были обычными подростками. Андреа — с выкрашенными малиновой помадой губами, в разрисованных маркером джинсах; Макс — звезда школьной футбольной команды, никогда не выбривающий должным образом шею и благоухающий «Аква вельва». Не благоухающий, мысленно поправил себя Кастон, — воняющий.

Дерзкие, разболтанные, буйные сорванцы, способные сцепиться из-за царапины на дверце машины. Клейтон Кастон любил их, как саму жизнь.

— Апельсиновый сок еще остался? — впервые за утро подал голос он.

Макс передал ему пакет. Внутренняя жизнь сына виделась Кастону сквозь замутненное стекло, но иногда он улавливал в его выражении что-то близкое к жалости: парень пытался соотнести отца с антропологическими категориями каталога средней школы — качок, жеребец, чокнутый, слабак, лузер — и приходил к выводу, что, окажись они в одном классе, приятелями бы точно не стали.

— Да, пап, пара капель осталась.

— Капля капле не пара, — заметил Кастон.

Макс метнул в его сторону беспокойный взгляд.

— Как скажешь.

— Нам надо поговорить об этой царапине, — сказала Линда.

* * *

В кабинете Калеба Норриса в ЦРУ двумя часами позже таких криков уже не было, но приглушенные голоса только подчеркивали усиливающееся напряжение. Норрис был помощником заместителя директора по разведке. Вызвав Кастона к себе на 9.30, он не упомянул, о чем пойдет речь. Впрочем, необходимости в этом не было. После первого сообщения с Пэрриш-Айленда, поступившего накануне утром, последовали и другие сигналы, противоречивые и раздражающе неопределенные, но дающие основание предполагать, что инцидент будет иметь далеко идущие последствия.

У Норриса было широкое лицо русского крестьянина, грузноватое тело и маленькие, широко расставленные глазки. Волосы росли у него везде: черные клочья высовывались из-под манжет рубашки, а когда Норрис снимал галстук, то и из-под воротничка. Хотя Норрис и занимал высшую должность в отделе аналитики и входил в ближний круг директора Управления, посторонний, увидев его фотографию, с уверенностью заявил бы, что на ней изображен либо клубный вышибала, либо телохранитель какого-нибудь мафиози. Грубоватые манеры профсоюзного вожака никак не соответствовали тому, что говорилось в его резюме: выпускник Католического университета Америки со степенью по физике; стипендиат Национального научного фонда, занимавшийся проблемой военного применения теории игр; внештатный сотрудник таких гражданских организаций, как Институт военного анализа и «Лямбда корпорейшн». Норрис рано понял, что для традиционной карьеры ему недостает терпения, однако в Управлении именно его нетерпение стало добродетелью. Он пробивался через заторы и проскальзывал в бутылочное горлышко, оставляя других далеко позади. Норрис сумел понять, что сила организации не в определенных для нее формально полномочиях, а в тех, которые берет на себя ее руководитель. Фраза «мы все еще над этим работаем» Норрисом не принималась. Кастон восхищался им.

Когда он открыл дверь, Норрис в типичной для себя манере, сложив руки на груди, расхаживал по кабинету. Инцидент в клинике Пэрриш-Айленда не столько обеспокоил его, сколько раздосадовал. Раздосадовал потому, что еще раз напомнил, сколько разведслужб находится вне сферы компетенции его непосредственного начальника. Истинная проблема заключалась именно в этом. Каждый род войск — армия, военно-морской флот, военно-воздушные силы, морская пехота — имел собственную разведывательную структуру. К тому же в распоряжении Министерства обороны были ресурсы военной разведки. Особый отдел анализа разведданных существовал в рамках Совета национальной безопасности Белого дома. Агентство национальной безопасности в Форт-Миде располагало собственной инфраструктурой. А ведь было еще Национальное управление разведки. Да и Государственный департамент в дополнение к секретному Отделу консульских операций содержал Бюро сбора информации и анализа. И каждая из служб подразделялась на отделы, подотделы, подразделения и так далее. Трещинок предостаточно, и каждая чревата катастрофическим провалом.

Вот почему такая мелочь, как сообщение о побеге пациента из закрытой клиники, вызвала раздражение Норриса. Одно дело не знать, что происходит в далеких степях Узбекистана, и совсем другое — оставаться в неведении относительно того, что делается у тебя под боком. Невероятно, но никто, похоже, не мог дать четкий и ясный ответ на простой вопрос: кто именно сбежал с Пэрриш-Айленда?

Клиникой пользовались все секретные службы Соединенных Штатов. Человек, которого не просто содержали в ней, но содержали в отдельном крыле и в тщательно охраняемой палате, считался, очевидно, особо опасным, то ли потому, что мог многое рассказать, то ли потому, что мог многое сделать.

И тем не менее, когда заместитель директора поинтересовался насчет личности беглеца, ответа он не получил. Это было уже либо безумие из разряда тех, что не поддаются лечению даже в Пэрриш-Айленде, либо нечто очень похожее на нарушение субординации.

— Дело вот какое, — без предисловий, словно продолжая прерванный разговор, начал помощник заместителя директора ЦРУ, когда Кастон закрыл за собой дверь. — У каждого пациента в этом заведении есть — как это называется? — регистрационный номер, сопроводительный код. Клиника — наш, как говорится, «общий ресурс», а это значит, что каждое ведомство, которое ею пользуется, предоставляет по своему подопечному полную информацию. Если Лэнгли отправляет туда своего свихнувшегося аналитика, оно обязано сообщить, кто он такой. Если человек поступает из Форт-Мида, то АНБ же дает и сопроводительный пакет. И, разумеется, каждое ведомство оплачивает свой счет. То есть человек поступает в Пэрриш-Айленд не просто так, а с сопроводительным двенадцатизначным кодом. В целях безопасности оплата расходов по содержанию пациента проходит по отдельному каналу, но в сопроводиловке должно стоять имя того, кто санкционировал задержание. Так, по крайней мере, должно быть. Но в данном случае в системе произошел сбой. Надеюсь, ты выяснишь, в чем дело. Судя по информации из клиники, с кодом пациента все в порядке — оплата проходит регулярно. Но бухгалтерия Консульских операций отвечает, что не может найти сопроводительный код в своей базе данных. Вот почему мы даже не знаем, кто санкционировал его задержание и отправку на Пэрриш-Айленд.