...Согласно его указанию, коммунары спали по десять человек в комнате — мужчины отдельно от женщин. На две десятиместные комнаты полагался один двуспальный номер, где пара уединялась для сексуальных утех по согласованию с остальными сластолюбцами. Начиная с одиннадцати вечера и до шести утра «Дворец» содрогался от страстных стонов, ходил ходуном, как если бы в нём совершались брачные игры бегемотов.

Услышав эти подробности общения коммунаров, толпа присутствующих в зале юнцов и их подруг — отпрысков состоятельных родителей — завизжала и стала исходить гормонами от удовольствия. Адреналин выплескивался ведрами в кровь и слезами умиления повисал на ресницах девиц. Замужние же женщины, которые явно были в меньшинстве, начали стучать о пол принесёнными с собой штакетинами...

* * *

В своих выступлениях сторона обвинения, которую представляли П. Виноградская, заведующая женотделом МГК ВКП(б), и А. Залкинд, известный москвичам как врач Партии, утверждали, что «излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс», да и вообще, «рабочий класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов».

В заключение оба обвинителя просили суд приговорить Хватова к лишению свободы на пять лет с отбыванием наказания во Владимирском Централе и конфискацией имущества.

...Когда председатель суда по фамилии Могила, фронтовик-рубака, потерявший в боях с белогвардейцами правую руку, предоставил слово защитникам, на сцену вспрыгнула Л. Коллонтай.

В течение сорока минут она, оседлав любимого конька, стала блистательно отстаивать свою теорию «Эроса крылатого» — свободу отношений между мужчиной и женщиной, лишённой формальных уз, подводя, таким образом, теоретическую базу под фривольность нравов, проповедовавшихся Мартыном Хватовым в «Декрете».

Подчеркнула, что присущие до 1917 года социальным низам вольность и даже падение нравов — это всего лишь отрыжка буржуазного прошлого, но с развитием социализма от них не останется и следа.

Закончила она свою речь требованием освободить Хватова из-под стражи прямо в зале суда, но с одной оговоркой: он обязан вернуть в государственную казну деньги, полученные от похотливых коммунаров.

Едва Коллонтай спрыгнула со сцены, как толпа замужних женщин-простолюдинок, смяв дежурный наряд вооружённых красноармейцев, ворвалась в зал.

С криками: «Ироды! Богохульники! Креста на вас нет!» — женщины стали забрасывать тухлыми яйцами, гнилой картошкой и дохлыми кошками защитников, судью и, конечно, Хватова. Срочно было вызвано подкрепление: броневик с облепившими его вооружёнными матросами. Дав несколько пулемётных очередей в воздух, броневик угрожающе двинулся к входу. Толпа рассеялась. А суд в лице безрукого фронтовика Могилы и двух солдат-заседателей удалился в совещательную комнату для принятия решения.

Совещались они около трех часов и, в конце концов, вняв доводам Александры Коллонтай (как-никак, член ЦК ВКП(б) и нарком госпризрения — ей виднее!), вынесли вердикт: освободить Хватова прямо из зала суда ввиду отсутствия состава преступления. Вместе с тем, у подсудимого должна быть конфискована избушка в Сокольниках, а также возвращены государству деньги, полученные им от «трудовых семей», развлекавшихся во «Дворце Любви».

Хватов недолго праздновал свое освобождение. На следующий день он был убит в собственной лавке группой анархистов, которые выпустили по этому поводу прокламацию. В ней они разъясняли, что убийство Хватова—это «акт мести и справедливого протеста» за издание от имени анархистов порнографического пасквиля под названием «Декрет об обобществлении российских девиц и женщин».

Убийством Хватова, однако, история с «Декретом» не закончилась. Напротив, она только начиналась. Прежде всего, потому что пасквиль с необычайной быстротой стал распространяться по России.

К осени 1918 года он был перепечатан многими буржуазными и мелкобуржуазными газетами. Одни редакторы публиковали его как курьезный документ с целью развлечь читателей, другие — с целью дискредитировать анархистское движение, а заодно и советскую власть, так как анархисты в то время участвовали вместе с большевиками в работе Советов всех уровней.

Процесс распространения «Декрета» вышел из-под контроля властей. Начали появляться различные его варианты.

Так, в Вятке правый эсер Виноградов, переписав текст «Декрета» из газеты «Уфимская жизнь», напечатал его под названием «Бессмертный документ» в газете «Вятский край».

Шумную известность получил декрет Владимирского совета об объявлении женщин с 18 до 32 лет государственной собственностью. Местная газета «Владимирские вести» писала:

«Всякая девица, достигшая 18 лет и не вышедшая замуж, обязана под страхом наказания зарегистрироваться в бюро свободной любви. Зарегистрированной предоставляется право выбора мужчин в возрасте от 19 до 50 лет себе в сожители-супруги...»

А в Екатеринодаре летом 1918 года особо отличившимся красноармейцам выдавали на руки мандат следующего содержания:

«Предъявителю сего мандата предоставляется право по собственному уразумению социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц в возрасте от 16 до 20 лет на кого укажет товарищ».

В годы Гражданской войны «Декрет» взяли на вооружение и белогвардейцы. Приписав авторство этого документа большевикам, они начали широко использовать его в агитации населения против советской власти. (Любопытная деталь: при аресте в январе 1920 года адмирала Колчака в кармане его френча был обнаружен текст хватовского «Декрета»!)

...Знаменитый английский писатель Герберт Уэллс (сам бесподобный волочила и сластолюбец, не пропускавший ни одной юбки!), заинтересовавшись этим поистине фантастическим феноменом — появлением и реализацией параграфов «Декрета», — специально прибыл в Москву в 1920 году и имел трёхчасовую беседу с Лениным, чтобы выяснить, действительно ли руководство ВКП(б) обнародовало и воплощает в жизнь установки «Декрета об обобществлении российских девиц и женщин». Вождю удалось убедить всемирно известного писателя, что центральные органы советской власти не имеют к «Декрету» ни малейшего отношения, о чём Уэллс и поведал англоговорящим читателям в своей книге «Россия во мгле», в 1920 году.

* * *

На рубеже 1920—1930 годов начался поворот к резкой деэротизации советского общества. Был взят курс на ужесточение норм социальной жизни. С середины 1930-х сфера интимной жизни стала предельно политизированной. На страницах газет и журналов уже невозможно было найти дискуссий по половым проблемам. С улиц городов исчезли фривольно одетые девушки. «Нормой жизни» стали истории, подобные той, что произошла в марте 1935 года на фабрике «Трёхгорная мануфактура»: бюро ВЛКСМ исключило из комсомола молодого слесаря за то, что он «ухаживал одновременно за двумя девушками».

Новый социалистический аскетизм всячески поощрялся властными и идеологическими структурами. С 1937 года бытовые неурядицы стали раздуваться до масштаба громких дел. В том же году «Комсомольская правда» сообщала в передовице, что «враги народа немало поработали, чтобы привить молодёжи буржуазные взгляды на вопросы любви и брака, стараясь тем самым разложить советскую молодёжь политически».