Он также обвинил племянницу в кровосмесительной связи и преступном намерении убить своего супруга.

Анна гневно отрицала все нападки.

— Я чиста и невинна, — вскричала она, — никто из мужчин не касался меня, кроме моего законного супруга, короля!

Видя, что она упорствует во лжи, ее дядя укоризненно покачал головой. На борт королевского баркаса у дворцовой пристани уже прибыл Кингстон, комендант Тауэра, с командой своих гвардейцев для доставки королевы в тюрьму. Кромвель также выбрал для ее сопровождения четырех враждебно настроенных дам, коим впредь надлежало доводить до его сведения любое произнесенное Анной слово.

— Ох-ох-ох, этого еще не хватало, — сердито бурчал герцог, его голова болталась из стороны в сторону, как язык колокола.

Анну повезли в Тауэр. Теплые лучи весеннего солнца играли на волнах Темзы, и народ с берега радостно приветствовал появление баркаса.

Перед входом в крепость Анна упала на колени.

— Господи, помоги мне! — воскликнула она. — Я не делала того, в чем меня обвиняют!

Гвардейцы Кингстона отвели ее в те самые покои, где она провела ночь перед коронацией. Там ее будут содержать в уединении, лишив всякой возможности общаться с благожелателями. В майскую ночь трехлетней давности здесь звучали громкие голоса льстецов и бардов, а ныне царила таинственная тишина.

— А где мой любезный брат? — возмущенно спросила узница.

— Я оставил его на Йорк-плейс, — ответил Кингстон.

Хотя на самом деле Джорджа Болейна доставили в Тауэр в то самое утро.

— Судя по слухам, меня будут обвинять пятеро мужчин… Значит, вам уже все ясно и мне остается лишь молча обнажиться перед вами, — истерично выкрикнула она, задрав юбки.

Никто не понял, что она имела в виду.

— О, Норрис, посмеете ли вы обвинить меня? — точно в бреду, вопрошала она. — Вам тоже суждено успокоиться в Тауэре, мы с вами умрем вместе… Марк, и вам уготована та же участь.

Когда королю сообщили, как она призывала брата, Норриса и Смитона, он заплакал.

* * *

Кромвель отлично изучил характер королевы. Он знал, что она бесстрашна, ей приписывали смелость львицы, но, чтобы бросаться в атаку, нужен противник. А у нее не было определенного обвинителя. Не видя перед собой врага, она будет отчаянно нервничать и выдаст себя в опрометчивых выражениях. Нэн Болейн не умела молчать. Крам приказал записывать каждое ее слово. Он ведь слышал, как она легкомысленно заявила, что «просто мечтает о яблоках», и решил воспользоваться ее роковой слабостью.

Первый же день принес ему богатый урожай. Ей вспомнился разговор с Уэстоном, когда он признался в своей любви. Она сравнивала его с Норрисом.

— Я больше боюсь Уэстона, — сказала она, пояснив причины своего страха.

На следующий день разговоры перешли на брата. Кромвелевские доносчицы сообщили ей о его аресте.

— Я счастлива, что мы с ним теперь так близки, — заметила она.

Кингстон подтвердил, что из-за нее в Тауэр посадили пятерых мужчин.

— С Марком обходятся хуже всего, — сообщила ей одна из шпионок. — Его заковали в цепи.

— Понятно, он ведь не дворянского рода, — безжалостно бросила она и, задумчиво помолчав, добавила: — Теперь обо мне будут слагать баллады. Но на это способен только мой брат. Неужели он умрет? — спросила она Кингстона.

Поскольку он промолчал, она перешла к угрозам.

— В Англии не будет дождей, пока я не покину Тауэр! — зло заявила Анна.

Кингстон невозмутимо пожал плечами и произнес:

— Ради хорошей погоды я помолюсь, чтобы это случилось как можно скорее.

* * *

Между тем Генрих неистовствовал. Он терзался и буйствовал сильнее, чем Анна. Вечером, после того как ее увезли в Тауэр, Генри Фицрой зашел к отцу пожелать доброй ночи. Скорбящий король в смятении припал к его хрупкому плечу и воскликнул:

— Хвала Господу, теперь вы избавлены от этой проклятой и злобной блудницы! Ведь она вознамерилась отравить вас…

Подавив приступ кашля, изумленный Фицрой крепко обнял Гарри: сын утешал отца.

Далее началась пора зловещего затишья. Королева и ее преступные любовники и соучастники томились за стенами Тауэра. Собравшиеся присяжные составили текст официальных обвинений. В работе парламента наступил перерыв, очередное заседание было намечено через месяц. Король запретил покидать берега Англии почтовым и торговым судам. В Европе озадаченно размышляли о том, что могло случиться на нашем острове. Но понимали, что ожидается очень важное событие.

Я начал получать письма. Первым написал Кранмер, высказав изумление и сочувствие:

Меня охватило такое замешательство, что ум мой не в силах постичь происходящее; ибо, сознавая имеющиеся у женщин слабости, я все-таки был о королеве лучшего мнения; это приводит меня к мысли о том, что она не заслуживает порицания. Однако я полагаю, что Вы, Ваша милость, могли пойти на столь суровые меры только в том случае, если ее провинность поистине чудовищна.

Я полагаю, Ваша милость отлично понимает, что, зная о Вашей привязанности к супруге, я почитал ее выше прочих творений Всевышнего. И по оной причине смиреннейше прошу Вашу милость дозволить мне то, к чему меня обязывают закон Божий, мое добросердечие, а также и ее благожелательность, — молить Господа о том, чтобы Он помог ей оправдаться. А ежели королеву сочтут виновной, то я не считал бы себя верным слугой и подданным Вашей милости, если бы не пожелал милосердного смягчения наказания.

Далее, решив переубедить меня, за перо взялась Анна. Но в послании, умалчивая о своих грехах, она — пагубно для себя — обвиняла меня в разнообразных недостатках:

Неудовольствие Вашего величества и мое тюремное заключение привели меня в полнейшее изумление, и я совершенно не понимаю, что мне следует написать и в чем оправдываться. Поразительно и то, что Вы отправили ко мне посыльного, всегда относившегося ко мне, как Вам известно, с открытой ненавистью; и как только он передал мне сообщение, я сразу поняла Ваши намерения. Если, как Вы говорите, правдивое признание может изменить мою участь, то я от всего сердца и с полнейшим смирением готова исполнить Ваши повеления.

Но не воображайте, что Ваша несчастная жена признает вину или грехи, о коих никогда даже не помышляла. Скажу по чести, никто из правителей не имел еще жены более верной во всех отношениях и исполненной самой преданной любви, чем ваша супруга Анна Болейн, — а я могла бы довольствоваться своим именем и положением, будь то угодно Господу и Вашей милости. Никогда не забывала я о том, кому обязана королевским титулом, напротив, с настороженностью ждала подобной перемены судьбы, ибо основанием моего возвышения послужил не слишком надежный пьедестал — а именно увлечение Вашей милости. И вот, малейшей прихоти, перемены настроения оказалось достаточно, чтобы Вашей благосклонности удостоилась другая особа.