Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И разговоры про надвигающийся праздник. Обсуждение подарков родным, фотографии в телефоне, которые непременно будут ей тыкать в лицо: «Смотри, какая кукла дочке, а вот лего для сына. Классное, правда? А это мужу, как тебе этот галстук? А ты нюхала новый мужской парфюм от Версаче? Как тебе?»
«Не нюхала, – буркнет она раздраженно. И добавит про себя: – И нюхать не буду».
Весь день будут разговоры о блюдах на праздничный стол: салатах, пирогах, холодцах и запеченных утках.
А кто-то торжествующе сообщит, что едет в загородный пансионат или еще лучше – на горнолыжный курорт. И наступит пятиминутная тишина. А у коллег, обсуждающих рецепты салатов, мгновенно застынут лица:
– Да-а?
А счастливчик усмехнется:
– Да, вылет завтра!
А Катя будет одна. К маме придут подруги. Безусловно, ее позовут, но ей неохота, и к Веруну неохота.
Неохота доставать с антресолей елку и коробку с игрушками, и делать салат неохота. Можно не делать, а купить все готовое. Но неохота и это.
Хорошо бы себя уговорить, что это обычный день, подумаешь! Поужинать чем-то обычным и легким, налить чашку чая и просто лечь, посмотреть кино или почитать книжку, а назавтра отоспаться, до мятой, опухшей физиономии, до ломоты в спине и колоты в боках. Можно и так. А что, очень даже! Пожалуй, этот вариант самый удачный. Да, так и будет. Но звонить Чемоданову она точно не станет!
Все, спать. Назавтра много дел. И кстати, хорошо бы попасть к маникюрше – Катя глянула на свои ногти. Да, с утра первым делом позвонить в салон, вдруг повезет и найдется окошко?
Ну должно же хоть в чем-то ей повезти!
Катя собралась выключить свет в гостиной, как ее взгляд упал на лежащий у двери ридикюль – раскрытый, развалившийся, улегшийся, как старая усталая собака.
Завтра он отправится на помойку. Квитанции по квартплате, записки, рецепты – кому это нужно? Остатки человеческой жизни.
А письма! Катя их не прочла. Может, не стоит читать? Неужели ей так интересны подробности чужой судьбы?
Катя вертела в руках три конверта, перетянутые бечевкой от торта – она помнила, как ей всегда не хватало терпения развязать мелкие накрученные узелки и как она злилась. А мама смеялась: «Развязывай! Разрезать легко, а ты развяжи! Так вырабатывается терпение, потрудись – и получишь торт!»
Глупость, конечно, зачем терять время? Вздохнув, Катя рванула веревку, и она, ветхая, тотчас порвалась.
Надписи на конвертах были истерты, кое-как, еле-еле, с большим трудом можно было разобрать некоторые буквы.
«Г. Москва, ул. Гиля…» – номер дома и квартиры нечитаемы. Улица Гиляровского?
Фамилия стерта, а вот начало имени сохранилось – «Эмил…».
Катя достала письмо из конверта.
Дорогая моя Эмми, прекрасное и наивное дитя!
Ты беспокоишься обо мне, а это напрасно. Все равно ничего не исправить. Диагноз мой подтвержден и сомнению не подлежит, в заключении три подписи: профессора Гадимова, профессора Стрешневича и академика Куралева.
Кто посмеет возразить этим столпам? Выше их только Бог.
Все мнения сошлись, дискуссий не было, ибо дискуссия невозможна. Как и третья операция. Гадимов вяло пытался, но его перебили – зачем мучить больного?
И вправду, зачем? Знаешь, Эмми, а ведь я почти готов. Как понимаешь, без «почти» в таких случаях не бывает.
Ну что делать. Значит, такая судьба. А с судьбой воевать бесполезно.
Разумеется, видя мое растерянное и расстроенное лицо, они неумело пытались меня утешить, а я улыбался. Наверное, троица мудрецов решила, что я дурачок. Бога ради. Видела бы ты их лица! Ну а дальше пошло – Крым, санаторий, съемная квартира, потом опять санаторий, минимум на полгода, но главное – сухой крымский воздух, степь, море ну и так далее.
Конечно, кумыс, здоровое питание и многочасовые прогулки.
Словом, все давно известно, пластинка заезженная и точно не в моем случае – все проходили!
Да и где на все это: бесконечные санатории, съемное жилище, здоровое питание – взять деньги? Цены там, разумеется, аховые, смешные, особенно в сравнении с московскими, и все же. Да, пару раз в год мне положены бесплатные путевки. Но я решил, что откажусь. Пусть воспользуется тот, кому это поможет.
Послушно кивая, я всех внимательно выслушал, тщательно записал профессорские рекомендации – в общем, изо всех сил делал вид, что во все это верю.
Но больше всего мне хотелось послать всех к чертям собачьим и рвануть в «Националь», где меня ждали друзья. Сесть за свой столик, взять графинчик коньяка, горячую, с каперсами, солянку, тарелку осетринки с оливками, черной икорки граммов эдак двести, лимончика с сахаром – и устроить поминки по собственной довольно нескладной и короткой жизни. А что, остроумно! Как ты считаешь?
Да, самое интересное – в коридоре я, как джентльмен, подал пальто Стрешневичу. Симпатичный мужик, молодой, может, чуть старше меня. А он мне на ухо:
– Не слушайте наших советов! Живите так, как вам хочется. Пейте, ешьте, любите женщин. Берите от жизни все. – И похлопал меня по плечу, грустно так подмигнул, мол, держись, старик. Все предопределено.
Ты поняла? Стрешневич оказался самым честным из них. Впрочем, что обвинять остальных – врачебная этика.
Ну и как ты догадалась, дорогая Эмми, я решил следовать совету профессора Стрешневича, наплевав на рекомендации и указания остальных.
Так мне по сердцу.
Я знаю, о чем ты подумала. Просто вижу тебя: нахмуренные брови, сурово сжатые губы. Моя милая Эмми рассердилась. Моя дорогая девочка готова к борьбе. Готова тотчас примчаться и заняться моим здоровьем.
Эмми, дорогая! К чему суетиться? Чтобы продлить все это еще на пару месяцев? Ну хорошо, пусть на полгода. Даже на год. Но какой в этом смысл? В последние месяцы бодрости и желаний не ожидается, последние месяцы, дни, часы, минуты – строго постельный режим. Я буду слабеть, чахнуть, таять и гаснуть – в общем, ты поняла. Эмми, золотая моя девочка! Ну согласись, эти никому не нужные, жалкие и убогие потуги обреченного – полная глупость. Медсестры, выдавливающие бодрые, но кривые улыбки, нянечки со скорбными лицами, манная каша и кефир, врачи, отводящие глаза. И каждый из них знает: обречен, обречен, обречен, этот у нас ненадолго.
Я не привык жить немощным, а главное – не готов привыкать.
