Что «Буря» – это пьеса Шекспира, Рената не то чтобы совсем не знала, но как-то… Может, забыла, потому что слышала об этом давным-давно и мельком, а скорее всего, просто вся ее жизнь протекала слишком далеко от той местности, в которой протекала жизнь этого серьезного мальчика.

– У вас получится так же интересно, как «Братья Карамазовы», я уверена, – сказала она.

Он не ответил, только вздохнул, и как-то тяжело вздохнул. Она вдруг подумала, что и сама тяжело вздохнула бы, если бы Винсент сказал ей что-нибудь такое же холодно-вежливое. Ей стало стыдно за этот свой тон – зачем, в самом деле, она его взяла, от какого душевного беспокойства?

– Мне очень понравился ваш спектакль, – сказала она уже совсем по-другому, так, как и сразу хотела, как только и можно было сказать ему это – от сердца.

И, конечно, Винсент сразу почувствовал перемену ее тона.

– Спасибо, – ответил он.

В его голосе совсем не было той тяжести, которая только что слышалась во вздохе. В нем звучало какое-то очень простое чувство. Но какое, Рената не понимала.

Все-таки какой-то свет здесь, на береговом склоне, конечно, был. Во всяком случае, она увидела, как блеснули в этом неведомо откуда идущем свете его глаза.

Просто фонари, наверное, где-то поблизости горели.

– Я могу вас пригласить? – спросил Винсент. – Я хочу, чтобы мы поужинали в честь нашей премьеры. Мы все, – поспешно, словно предупреждая ее отказ, пояснил он. – Все актеры, и вообще все, кто делал спектакль. И вы.

– Но я-то почему? – улыбнулась она.

– Вы придете? – не ответив, переспросил он.

Невозможно было ответить отказом, глядя в эти серьезные карие глаза!

– Да, – сказала она.

«Да не все ли равно! У меня достаточно приличных платьев. И юбок, и блузок, и брюк, и костюмов… Нет, в ресторан все-таки лучше в платье… Господи, о чем я думаю!»

Рената сердито распахнула шифоньер, в зеркало которого зачем-то смотрелась вот уже полчаса. И о чем размышляла – о выборе наряда!

Она всегда, еще с юности, знала, что внешность у нее самая что ни на есть блеклая. А потом, с годами, стала догадываться, отчего это так: ей просто не хотелось принимать тот образ жизни, при котором женщина должна тщательно выстраивать свою внешность. Не хотелось создавать собственный стиль, возиться со множеством его мелких подробностей, выверять, какое впечатление этот стиль произведет на окружающих… И времени на это никогда не было, и сил, и главное – зачем все это, ради какого такого счастья?

Рената давно заметила, что тщательно подобранная, привлекающая внимание одежда – удел женщин с сомнительным вкусом. Вот им-то в самом деле приходится следить за каждой деталью своего гардероба, чтобы как-нибудь свой врожденный вкусовой изъян не выдать. Она же на вкус никогда не жаловалась, и к тому же ее не терзала та страсть, которая не дает покоя многим женщинам, – потребность как можно чаще приобретать все новые и новые вещи.

Рената обновляла свой гардероб крайне редко и неохотно. Правда, она позволяла себе покупать что-нибудь дорогое, но это дорогое каким-то загадочным образом тоже оказывалось до того неброским, что сразу становилось на ней незаметным, и это получалось само собою, совершенно независимо от ее намерений.

Когда-то, еще в советские времена, у мамы была приятельница, муж которой служил капитаном дальнего плавания. Через эту-то приятельницу и доставались иностранные вещи как раз такого толка, который нравился Ренате: не бросающиеся в глаза, но отмеченные хорошим вкусом. Ну а в новые времена, когда отпала необходимость одежду доставать и стало возможно ее просто покупать, и покупать с большим выбором, Рената вообще перестала об этом думать.

К своему большому удивлению, не так давно она заметила, что стала выглядеть очень современно. Заметить это было нетрудно: схоже с нею выглядели теперь голливудские звезды, притом не только ее ровесницы, но и те, что были гораздо ее моложе. Конечно, так, как всегда выглядела она, то есть неброско и даже блекло, они выглядели все-таки не на Каннской лестнице и не на вручении «Оскара». Но вот в повседневной своей жизни, которую тщательно отслеживали папарацци, актриса с гонораром в десять миллионов долларов вполне могла надеть прямое однотонное платье без всякой отделки. Не говоря уже про самые обыкновенные джинсы с белой майкой.

В общем, к сорока Ренатиным годам оказалось, что привычная ей невыразительность – это и есть нынешний стиль. А дамы в тщательно вывязанных многоцветных шалях, с огромными кольцами авторской работы на пальцах – это жуткая пошлость, над которой принято посмеиваться.

Рената взглянула на единственное свое колечко – тоненькое, словно из золотой проволоки, с крошечным бриллиантом. В шестнадцать лет, к окончанию школы, оно досталось ей на память о прабабушке Флори, было надето на палец и забыто, словно бы истаяло у нее на пальце. При ее профессии это было самое что ни на есть удобное колечко, потому что оно не мешало оперировать.

То, что при таком вот отношении к своей внешности Рената вдруг, ни с того ни с сего, на полчаса застыла перед шифоньером, выбирая одежду, было достойно удивления. И для чего – чтобы пойти в ресторан! В ресторанах она не бывала, что ли?

Конечно, Рената не была завсегдатаем злачных мест, но ресторан гостиницы «Европейская» знал, наверное, каждый, чья молодость прошла в Ленинграде. Да и в дореволюционном Петербурге тоже – «Европейская» появилась на Михайловской улице еще в позапрошлом веке.

Удивительно только, что Винсент решил отпраздновать свою премьеру именно здесь: ресторан этот, в который раньше приходили даже студенты – Ренатина группа отмечала в нем диплом, – сделался теперь едва ли не самым дорогим в городе.

Но, в конце концов, ее ли дело считать деньги в чужом кармане?

Рената быстро перебрала немногочисленные вешалки в шифоньере и выудила оттуда платье жемчужно-серого цвета. Оно было очень простое, этим ей и нравилось. Правда, платье было без рукавов, и это заставило ее слегка поколебаться, когда она его покупала. Но тогда же она и рассудила, что руки у нее не обезображены жировыми валиками, поэтому их можно еще не прятать.

Пока она так глупо размышляла бог знает о чем у зеркала, до назначенного Винсентом времени осталось полчаса. Значит, она неизбежно должна была опоздать. Рената терпеть не могла куда бы то ни было опаздывать, потому и рассердилась на себя за бессмысленность и странность своего промедления.

Она торопливо застегнула узкое, в три нити под самую шею, колье из серого жемчуга, набросила на плечи бледно-серый шелковый палантин и, больше в зеркало даже не взглянув, вышла из комнаты.

Все-таки она в последний раз была в «Европейской» так давно, что успела забыть ее почти совершенно. И роскошный мраморный холл, и величественную лестницу архитектора Лидваля, и главный зал с высокими витражами, с летящей по розовым облакам Аполлоновой колесницей…