Долгое время его никуда не принимали на работу и он довольствовался лишь случайными заработками: работал грузчиком, разносчиком газет, дворником, сторожем, то есть на тех работах, где не требовалось особого разрешения.

В тот момент, когда Такеши наткнулся на рыдающего пацана, он работал сторожем этого наполовину заброшенного парка культуры. Как было сказано ранее, так случилось, что по медицинским показаниям Наташи они никогда не могли иметь детей, хотя Такеши всегда мечтал о собственном сыне. И потому сейчас, обнаружив на земле плачущего мальчика, у него в буквальном смысле защемило сердце.

Такеши сразу понял, что с этим мальчиком произошло нечто ужасное, ужасное именно для его возраста, и простое участие прохожего ни к чему не приведёт. А что делать, как помочь ему, он не знал. И старый японец решил прислушаться к своей интуиции, которая никогда не подводила его.

Такеши опустился на землю рядом с мальчиком и, обхватив руками колени, тихо, словно самому себе, заговорил:

— Много-много лун назад, когда я был таким же как ты мальчиком, я мечтал о том, как стану большим учёным, или буду путешестбобать по бсему сбету…

Сначала, услышав странную речь, льющуюся монотонным голосом, Серафим чуть заметно вздрогнул всем телом, но голос незнакомца звучал столь проникновенно, внушал такое доверие, что Серафим невольно прислушался к этому успокаивающему голосу и постепенно перестал плакать.

— …прошло много бремени и я блюбился б далёкую русскую дебушку Наташу. Эта любобь принесла меня в далёкую чужую страну, где меня долго лет держали под замком, — продолжил своё повествование Такеши. — Но и там, под замком, я встретил сбою Наташу… — он замолчал на несколько минут, потом снова продолжил. — Мы прожили с ней много счастлибых лет: более четберти бека… я не стал учёным, не смог путешестбоботь по сбету, как хотел ранее… Но ты можешь спросить: счастлиб ли я?.. И я искренне отбечу: да, счастлиб!..

— А где ваша Наташа? — спросил вдруг Серафим, продолжая лежать лицом вниз.

— Умерла Наташа… много лун назад умерла, — спокойно, без надрыва, ответил Такеши.

— А у меня мама умерла, — тихим дрогнувшим голосом неожиданно доверился Серафим.

— Плохо, однако… А папа?

— А папу я совсем и не помню… Мама сказала, что он на войне погиб., — мальчик глубоко вздохнул.

— Так ты из детского дома? — догадался японец.

— Да.

— И как тебя зобут?

— Серафим…

— Серабим… — попытался выговорить японец. — Хорошее имя, трудное, — одобрительно кивнул он и представился, — а меня Такеси…

— Такесы? — удивлённо переспросил пацан и впервые поднял голову. — Никогда не слышал такого.

— Нет, не Такесы, а Ясабуро Такесши, — попытался поправить японец.

— Такеши… Всё равно не слышал.

— Я из Японии… — Такеши с трудом сдержал эмоции, увидев распухшие губы и кровоточащий лоб мальчика. — Кто это тебя так? — спросил он и, не притрагиваясь, провёл рукой рядом с его лицом снизу вверх. — Так хорошо?

— Да, стало совсем не больно, — удивился мальчик и видимо ему так захотелось выговориться хоть кому-то, что он спокойно принялся обо всём рассказывать странному незнакомцу…

* * *

Внимательно выслушав паренька, Такеши покачал головой:

— Однако, этот Рыжий Колян подлый мальчик… нехороший собсем… Я уберен, пройдёт бремя и бее узнают прабду! — Такеши посмотрел на паренька.

Его взгляд был нежным, заинтересованным, казалось, он решает что-то для самого себя, и действительно, взмахнув рукой, Такеши спросил: — Ты что-нибудь слышал о самураях?

— Конечно! — обрадовался Серафим и пропел строчку из песни: «В эту ночь решили самураи перейти…» — но вдруг осёкся, интуитивно догадавшись, что его не туда понесло, и смущённо добавил: — Только в этой песне я слышал про самураев…

Я знаю эту песню, — улыбнулся Такеши. — Настоящий Самурай — это боин, и у него есть много прабил жизни, и когда-то я расскажу тебе о них… Сейчас я о другом хочу рассказать… Мой род — древний род Самураеб… прадедушка — Самурай, дедушка — Самурай, отец — Самурай, и я сам — Самурай, — говоря о себе, он снизил голос до шёпота и тут же пояснил: — Б Японии Самурай — очень убажаемый челобек, а у бас… — он тяжело вздохнул. — Никто не знает, что я — Самурай, только ты… если скажешь кому-нибудь, меня сноба посадят б тюрьму…

— Клянусь, никому не скажу! — твёрдо ответил Серафим.

— Я берю тебе, — кивнул японец. — У Самураеб исскустбо боя передаётся от отца к сыну… бсегда! У меня нет сына, у меня нет Наташи, у тебя нет мамы, нет отца, и мне не очень долго жить осталось, если ты хочешь, я тебе передам сбои знания…

— Конечно, хочу! — не задумываясь ни на секунду, воскликнул Серафим…

* * *

Так в жизнь маленького пацанёнка вошёл его первый учитель не только по боевым единоборствам, но он и передал ему главную тайну своего самурайского рода: умение становиться невидимым для окружающих, читать мысли собеседника и навязывать ему свою волю, но всему этому Такеши обучил своего ученика гораздо позже. Сначала он научил Серафима умению владеть своим телом, духом, силой воли, а потом и драться.

Все это скоро пригодилось Серафиму, и он оказался достойным учеником своего японского учителя.

Так получилось, что случайная встреча Серафима с учителем подготовила его к тому, ради чего он и пришёл на свет, но об этом позднее…

Прошёл всего лишь год, а Серафим уже сумел постоять за себя и своего друга, когда Рыжий Колян, не успокоившись в отношении Серафима, в очередной раз решил проучить его.

Это случилось как раз в следующие майские праздники.

Рыжий Колян где-то раздобыл пару бутылок портвейна и распил его вместе со своими дружками. Как только алкоголь ударил в детские головы, они решили немного «побалдеть», что означало на их языке — набить кому-нибудь морду. Выбор, естественно, пал на давнишнего врага: Серафима.

И вот, разгорячённые вином и подбадриваемые своим рыжим предводителем, они устремились на его поиски. Кто-то из малышей подсказал, что Серафима видели на заднем дворе, где обычно уединялись воспитанники от глаз взрослых. Хмельные ребята гурьбой направились туда.

Серафим действительно был там: сидя на бревне, он о чём-то разговаривал с Данилкой.

— Воркуете, голубки? — со злой усмешкой бросил Колян.

— А тебе-то что, Рыжий? — недовольно буркнул Серафим.

— Ты чо, падла, борзеешь? — распаляясь, мгновенно взорвался тот. — Тебе мало было урока в прошлом году? Мало из тебя кровушки вылилось?

— А здорово я тогда развёл его на пирожки… — пьяно рассмеялся Крюков: «Я не вор! Я не вор!» — передразнил он Серафима.