— И, тем не менее, ты едешь, как и все, по E-18, соблазняешь меня отдыхом в палатке, — под дразнила она его.

— Именно так. Потому что это будет настоящий антиотдых с антизагаром и антикупанием…

Выпитое пиво сделало его голову тяжелой, зато губы сами по себе легко растягивались в улыбку. Хотелось смеяться по любому поводу. Он, как и все, клюнул на приманку. Вид на фиорд, не доезжая Сандефиорда, навеял на него сладкую грусть. Красота как в рекламном проспекте. А, собственно говоря, когда-нибудь ему доводилось быть совершенно свободным, куда-нибудь поехать, расслабиться? Когда он в последний раз был на юге? У него и в мыслях не было отправиться на Мальорку или Канарские острова вместе с мамашей и ее Директором, не дай Бог такое даже только представить: нестерпимый зной, жара, расстройство желудка, вечные споры и препирательства по поводу покупок, меню в ресторане, средств, потраченных Директором на спиртное. Он думал о Норвегии, норвежском лете, сельтерской воде, остужаемой в морских волнах, о порывистом гудящем ветре, о ночах, светлых, горячих, как девушки во время велосипедных прогулок. Боже, когда в последний раз он по-настоящему ощущал норвежское лето? Конечно же, он помнит одну из таких поездок, хотя ему не так уж приятно вспоминать о ней. Стоило ему только прищуриться на солнце, как перед глазами возникла картина: белая пирамидальная палатка в лагере у моря между Бревиком и Крагере, постоянный шум дождя, барабанящего по крыше, старые свалявшиеся спальные мешки, примус и вода в жестяном ведре. Единственное лето, когда он отдыхал вместе с обоими родителями. Последнее лето, когда отец еще жил вместе с ними. Тогда у него была работа, и он купил «Шевроле», естественно, старый, и, конечно же, недостаточно хороший для мамаши. Тем летом они серьезно поссорились, кажется, именно во время отдыха, хотя, что он тогда понимал, совсем еще мальчишка, бездельничал целыми днями: то плескался в море, то слонялся по берегу, то лазил по прибрежным скалам, а то жарился на солнце, закрыв глаза, ощущая, как под плавками у него сам по себе шевелится его член…

— Давай-ка, мы с тобой поищем какой-нибудь антипалаточный уголок, — вдруг предложил он. — Ведь глупо располагаться у самой дороги, когда погода стоит прекрасная. Мы ведь никуда не спешим, правда?

— Ты хочешь, чтобы мы расположились, где попало, а не в отведенном месте?

— Именно! Разве мы с тобой не на отдыхе? А разве отдых не означает, прежде всего, свободу? На кой черт нам нужна палатка, если ее нельзя поставить, где хочешь?

Томми совершенно обалдел от жары и пива, он узнавал старые полузабытые места, и в нем пробуждались такие невообразимые желания, что для их осуществления автомобиль уже не казался такой надежной защитой от окружающего мира.

— Ну что ж, если ты считаешь, что так будет лучше… — произнесла она озадаченно. — Но ведь это запрещено. Не везде ведь дозволено располагаться.

— Территория Норвегии представляет собой поверхность в восемнадцать тысяч триста пять квадратных километров, — спокойно возразил он.

Он не только умел удерживать инициативу в своих руках, но и к тому же прекрасно разбирался в географии, всякие там карты, маршруты, ориентировка на местности — это его стихия.

— Население занимает только сотую часть этого огромного пространства, и посему я никогда не поверю, что среди дикой природы нельзя найти площадку два на три, чтобы поставить палатку!

13.

Не успели они вбить колышки в землю, как владелец земли был тут как тут.

Проселочная дорога в сторону Сольвика, не доезжая Порсгрюнна, показалась им весьма заманчивой. Так же, по-видимому, считали и туристы, проводившие здесь свой уик-энд, и владельцы летних домиков, а также более или менее солидные владельцы особняков с приусадебным хозяйством и участками плодородной земли, живописно зажатыми между скалами на побережье. Они проезжали мимо заборов из белого штакетника, которые пестрели табличками с надписями: «Частное владение», «Подъезда нет», «Ставить палатки запрещено».

Единственная дорога, ничем не перегороженная и без запретительных знаков, привела их на свалку. А когда им удалось, наконец, свернуть в сторону и выбраться на небольшой участок земли под нависшей скалой, кажется, совсем необитаемый, хотя не на побережье, но все же с видом на море, стоило им начать изучение инструкции по установке палатки, как появился какой-то человек.

— Здесь запрещено ставить палатки. Вы что, не видите объявление? Вы что, не умеете читать?

— Какое объявление? Никакого объявления нет…

Они продолжали удивляться и отрицать.

Но, ясное дело, они проиграли, потому что, оглянувшись, Томми совершенно отчетливо увидел метрах в двадцати прибитое к сосновому стволу объявление. Не трудно было понять, что никакие такие номера с подобным типом, землевладельцем, не пройдут. Твердо и непоколебимо стоял он на своей земле своими тонкими ножками, вылезающими из шорт цвета хаки, которые, казалось, были свидетелями какой-нибудь там войны где-то в африканской пустыне. Рубашка на нем была с клапанами на рукавах, а на нагрудном кармане виднелась монограмма, что также наводило на мысль о военном обмундировании. В руке он держал трубку, причем рука, державшая ее, была угрожающе поднята, как будто в ней находилась не трубка, а хлыст. Обут он был в коричневые сандалеты на пряжках. Под зелеными гольфами скрывались узловатые вены. А из-под полей смятой посредине шляпы виднелись седые взъерошенные брови, взгляд этого типа недвусмысленно выражал подозрительность, неприязнь и безграничное превосходство. Без сомнения, это был какой-то начальник, важная персона из Шиена, который во время уик-эндов воображал себя помещиком. С таким при свете дня лучше не связываться: чуть что, вызовет полицию и умотать не успеешь.

— В следующий раз будьте внимательнее, — торжествовал Монтгомери, попыхивая своей трубкой и наблюдая за их попытками снова запихнуть палатку в мешок.

— Загородили бы, что ли, это место, а то сбивают людей с толку на отдыхе… — Томми с размаху поддал ногой пластиковый пакет, колыхавшийся на ветру.

— Почему бы вам не поехать куда-нибудь, к примеру, в Оддане Санд, всего две-три мили по шоссе? — он выпустил в воздух облачко дыма. — А может вам лучше отправиться в Скровику, пожалуй, это место больше подойдет таким, с позволения сказать, туристам, как вы. Во всяком случае, чтобы я вас больше здесь не видел, нечего беспокоить приличных людей!

Им ничего не оставалось, как выслушать этого говнюка! А все из-за этой проклятой палатки, если бы не она, они могли бы ответить так, чтоб запомнил на всю жизнь, и уж, во всяком случае, оставить последнее слово за собой. Но палатка связывала их по рукам и ногам. Из-за нее они были вынуждены унижаться и вымаливать для себя клочок земли, как какие-то малоимущие клиенты домостроительного банка. Из-за палатки любой кретин-землевладелец мог унизить их. Его прошиб пот и, лихорадочно собирая разбросанные вокруг колышки, он проклинал про себя палатку, из-за которой они не могли сейчас просто так взять и пройтись вдоль моря по кромке прибрежных скал. Берег принадлежит всем. Проклятая палатка! А за стволами сосен, такой близкий и такой недоступный, блестел фиорд.