Она выпила полпинты в пабе «Блистательное солнце», пытаясь понять, что она делает в Лондоне. Отец, похоже, был не особенно рад ее присутствию, и сам Лондон казался ей чужим. Ей не хватало Муссы. Она вернулась обратно в квартиру и приготовила легкий ужин из продуктов, набранных в супермаркете, и они с отцом поужинали вместе, хотя без особого аппетита. За едой он спросил ее о работе в ЦЕУ, и она кое-что рассказала ему. И хотя он старался проявлять интерес, она ясно ощущала, как всегда при общении с ним, свою неуместную серьезность, которая, казалось, никогда не сочеталась с его английскостью — иронической, насмешливой и уклончивой.

Он спросил, когда она собирается получить ученую степень.

— Года через два, — сказала она.

— Надеюсь, я доживу, — сказал он и рассмеялся.

После ужина они пошли в кино.

Ей не спалось. Она лежала на шаткой кровати, разложенной из дивана в гостиной. Ей было непривычно и неспокойно в окружении разных форм, нависавших над ней в полутьме. Сквозь бледные жалюзи просачивался уличный свет. Ее тревожило чувство отрезанности от своего прошлого. А еще ее по-своему тревожило то, что она до сих пор не поделилась с отцом своей новостью. Лежа в неуютной полутьме, она вдруг отчетливо поняла, что нужно сказать ему до того, как они поедут утром в больницу, потому что потом может быть слишком поздно.

— Я должна кое-что сказать тебе, — сказала она. — Я собираюсь замуж за Муссу.

Отец уставился на нее на секунду, а затем спросил, вполне вежливо:

— Он не какой-нибудь чудик, а?

Она уставилась на него, пытаясь понять, как отвечать на такой вопрос. И наконец, сказала:

— Нет, не думаю, что он чудик.

— Ну, знаешь, — сказал отец, продолжая улыбаться, — какой-нибудь исламский чудила?

— Он не такой.

— Мусса?

Он поднес кружку ко рту. Было уже утро. Они сидели за кухонным столом. Никто из них ничего не ел.

— Так его зовут, да.

— Моисей.

— Да.

— Ты его любишь? — спросил он.

— Да, — сказала она, чувствуя, что не должна колебаться или казаться хотя бы слегка неуверенной.

— Что ж, это важный момент, я так полагаю. Почему он не навестит меня?

— Почему он не прилетит в Лондон?

— Да.

— У него просроченный сирийский паспорт, — сказала она. — Это может вызвать сложности в Хитроу?

Отец рассмеялся. Вся эта ситуация, казалось, забавляла его.

— Да уж, может.

— Ему нельзя покидать Венгрию, — объяснила она.

— Нельзя?

— Там ему предоставили убежище.

— Я думал, злобные венгры не занимаются такими вещами.

— Раньше занимались. Он приехал в начале 2015-го.

— А. Ну что ж, — сказал отец, — может, я сам прилечу к нему. Если только доживу…

— Может, перестанешь говорить это? — сказала она.

Ее тон удивил его.

— Пожалуйста, — сказала она, — просто перестань говорить это. Я знаю, тебе трудно относиться серьезно к чему бы то ни было.

Она еще никогда не говорила с ним так. Она не представляла, как он такое воспримет. Она глядела на него в ожидании и ощутила неожиданную эйфорию.

— Извини, — сказал он. — Мне страшно.

— Я знаю, я понимаю…

— Поэтому я и говорю такие вещи.

— Я знаю, — сказала она. — Но какие-то вещи действительно серьезны. И этим страшны.

Хотя ей не хотелось больше кофе, она долила остаток из кофейника себе в кружку. Этот французский кофейник был у отца столько, сколько она себя помнила, всю ее жизнь. Казалось, никто из них не знал, что еще сказать. Она посмотрела на свои часы.

— Нам скоро пора, — сказала она.

До приема в больнице оставался час.

Они надели туфли и куртки и уже были готовы выйти, когда он остановился у двери и сказал:

— Я рад, что ты здесь.

— Да ладно, — сказала она.

Они спустились по лестнице. Было еще довольно рано, самое начало девятого. Они шли к автобусной остановке на Вестбурн-гроув. По небу плыли облака, солнце проглядывало и исчезало, а когда они дошли до угла, ветер сорвал цветы со всех деревьев на улице.