Идеальное государство должно было руководствоваться в деле образования вместо привычного утилитаризма идеей всесторонне развитой личности, ибо только состоящее из таких граждан государство могло осуществиться как высшее воплощение абсолютного Духа. На меньшее немецкий идеализм по отношению к государству не соглашался. Изначальный замысел Вильгельма фон Гумбольдта о всеобщем образовании – «каждый, даже наибеднейший, да получит совершенное образование человека (Menschenbildung)» – был тем более утопичен. Но поразительно и объяснимо разве что драматизмом положения Пруссии после Тильзитского мира, что этот утопизм был востребован и реализован в эпоху реформ Штейна – Гарденберга. Разгром Пруссии Наполеоном и коллапс государства Старого режима показал, что ставка на военную мощь иллюзорна: «Власть прусского государства, – утверждал Гарденберг, – должна быть основана на разумности/интеллигентности (Intelligenz) и духовном начале (Geist)».

Прусская система образования возникла как ясно читаемая альтернатива наполеоновской модели государственного образования с его «университетами», напоминавшими казармы. Немецкая модель привита против такой открытой инструментализации. Фундаментом системы становятся два принципа Вильгельма фон Гумбольдта: академическая свобода университета, который содержится на государственные средства, но автономен по статусу. И единство обучения и исследований, университет как научный центр. Альтернативной французской было и социально-политическое послание, заложенное в прусской-немецкой системе: «национальное образование» как золотая середина между Сциллой деспотизма и Харибдой революции.

Фундамент университета составляла классическая гимназия, успешное окончание которой давало право (с 1843 года – исключительное) получать высшее образование. В центре гимназического образования было изучение древних языков, выводившее на высшей ступени к занятиям философией. Ибо, говорил о новой Берлинской alma mater Гегель, «в здешнем университете с его центральным положением [в обществе] должна найти свое место и ревностно изучаться философия, центр всякого духовного развития и всех наук».

Заметим, что складывающееся в эту эпоху немецкое понятие науки, Wissenschaft, соотносится с западным по отношению к Германии (англо-французским) понятием science примерно так же, как образование соотносится с Bildung, а цивилизация – с культурой. Один из классических случаев словаря-обманщика: Wissenschaft существенно шире science как системного «объективного» знания, подтверждаемого экспериментально. Немецкий термин включает в себя все аспекты познания мира. И, что важно, в немецком понимании «наука» – возьмем ее в кавычки, ибо и русское понятие не отражает полноту немецких смыслов – неразрывно соединена с «образованием», образуя единство «научного образования» (wissenschaftliche Bildung). Практически этот подход осуществлялся в ключевом принципе Вильгельма фон Гумбольдта о «единстве обучения и исследования» в новом немецком «исследовательском университете». Это значило прежде всего не занятия преподавателей наукой, которые практиковались везде, а то, что студент должен был не только воспринимать вложенное в него преподавателем, но и развиваться сам, творчески исследуя мир. В 1830‐х в Европе появляется и современное понятие «ученого»: не старорежимного «наученного премудрости», Gelehrte, а человека, занимающегося наукой (scientist, Wissenschaftler).

Обеспечивать этот процесс должно было государство, но его приоритетную роль творцы классической немецкой системы образования рассматривали как временную: «душеприказчик нации, пока та не сможет свободно взять в свои руки решение ее собственных проблем». Другое дело, что временное, как водится, со временем стало постоянным: «свободно развивающееся гуманистическое образование» было признано «столпом всего государства», а «вылеплению» себя образованный бюргер предпочел некритическое «прилепление» к государству.

Термин Intelligenz находился в Германии в центре дебатов о роли образованного человека параллельно с образованными (Gebildete), но он долго сохранял абстрактный характер. Если «интеллигенция» и проецируется на среднее сословие, то это последнее подразумевает идеальную общественную категорию и привязано к идее Государства: по Гегелю, «члены правительства и государственные чиновники составляют главную часть среднего сословия, в котором сосредоточены образованный ум (die gebildete Intelligenz) и правовое сознание народной массы». И наоборот, принадлежность к интеллигенции определяют, по Гегелю, «государственное сознание и выдающееся образование».

Политическое приложение прусско-немецкой модели образования противоречиво. Она подразумевает автономную личность, действующую вне сословных, иерархических и иных рамок – казалось бы, идеал классического либерализма. Однако жизненные установки этой личности не только отличаются от либеральных, но чем дальше, тем больше им противопоставляются. Водораздел в истории образованного бюргерства и в истории интеллигенции в Европе в целом составляет «весна народов» – общеевропейское революционное движение 1848 года. Очевидными становятся слабости и утопии идеальной картины интеллигенции среднего сословия. Новые конфликты с возникающим пролетариатом, «четвертым сословием», заявляющая о себе эпоха масс ставили оптимизм буржуазных либералов под вопрос. Наоборот, набирали силу альтернативные представления о не- или антибуржуазном характере образованной элиты.

Звездный час оптимистической веры в прогресс «образованных» в Германии наступил с созывом «профессорского парламента», как называли Предпарламент и Национальное собрание, работавшее во франкфуртской церкви Святого Павла в 1848–1849 годах. Сам концепт образования (Bildung) окрашен тогда в либеральные тона: образование, свобода и правовое государство едины, свобода считается «одновременно и матерью, и дочерью образования». Но поражение «весны народов» и объединение Германии сверху надолго оттесняют либеральных интеллектуалов на обочину образованного бюргерства. После образования Второй империи в 1871 году образованный слой и его кредо заметно меняются. Формально они имеют политически нейтральный, фактически – консервативный оттенок. Чем дальше, тем больше Bildung приобретает характер социального статуса и тем завоевывает сердца. Это ориентир социальной мобильности, символ обустроенности. Как любая социальная утопия, каковой является немецкое «образование», она рано или поздно обнаруживает свои границы. Повышение статусности происходит за счет обеднения понятия: образование становится равноценно «владению духовными ценностями». Первоначальную идею немецкого гуманизма о том, что познание само по себе формирует – воспитывает – человека, ревизовали. Н-е-ет, знанию нужно придать направление, и логично, что высказывание лейпцигского профессора о прусском школьном учителе дополнил генерал-фельдмаршал Гельмут фон Мольтке (Мольтке-старший): «Говорят, что школьный учитель выиграл наши сражения. Одно знание, однако, не доводит еще человека до той высоты, когда он готов пожертвовать жизнью ради идеи, во имя выполнения своего долга, чести и родины; эта цель достигается – его воспитанием».

Динамика интеграции и конформизма определила развитие социального профиля немецких образованных. Имея дело с интеллигенцией в других случаях, часто прибегают к прилагательным «кризисный», «неустойчивый» или даже «маргинальный». В сравнении с ними очевидная характеристика немецких образованных – солидность. Интеллигенция тут не прослойка, не разночинцы и не «ребята», она в бюргерской «золотой середине» стабильности. Благодаря тому, что признание «третьего сословия» немцами состоялось, по образному выражению консервативного публициста середины XIX века Вильгельма Генриха Риля, «благодаря идеям, словам и песням (erdacht, erschrieben und ersungen)», буржуазность/бюргерство, культура и интеллигенция в «долгом XIX веке» сплелись воедино. Образованные заняли центральное место в структуре бюргерского слоя, монополизировав авторские права не только на культурные, но и на идеологические ценности.