— Синьория в сложном положении, — продолжал Макиавелли, — и не хочет повторять ошибки, как в случае с фра Джироламо Савонаролой. Разумеется, все мы — грешники, и нам постоянно надо напоминать о раскаянии. Но процветание Флоренции зиждется на торговле, и Синьория не может допустить, чтобы покаяние вызывало смуту и вмешивалось в деловую жизнь. Чрезмерная добродетель так же вредна для государства, как и чрезмерный порок.

— То же самое, насколько мне известно, говорил и Аристотель.

— О, я вижу, в отличие от большинства монахов, вы — человек образованный. Это хорошо. Флорентийцы очень требовательны и не потерпят невежественного, хотя и красноречивого проповедника.

— Вы правы, — самодовольно улыбнулся фра Тимотео, — к сожалению, большинство братьев абсолютно безграмотны. Насколько я понимаю, вы хотите узнать, есть ли в Имоле монах, который, по моему мнению, достоин такой чести. Я должен подумать. И навести справки.

— Вы окажете мне большую услугу. От мессера Бартоломео, монны Катерины и монны Аурелии мне известно о вашей исключительной проницательности и высокой нравственности. И мне не придется сомневаться в бескорыстии вашего выбора.

— Монна Катерина и монна Аурелия — святые. Только поэтому они так благоволят ко мне.

— Я живу в доме монны Серафины, рядом с мессером Бартоломео. Если бы вы согласились завтра вечером разделить с нами скромный ужин, мы могли бы продолжить разговор. И монна Серафина была бы бесконечно счастлива видеть вас в своем доме.

Фра Тимотео принял приглашение. По дороге домой Макиавелли зашел к Бартоломео и попросил одолжить ему небольшую сумму. Он объяснил, что его миссия в Имоле требует больших расходов, а курьер с деньгами еще не прибыл. И он пустился в долгие рассуждения о скупости флорентийского государства: ему ведь приходится тратить собственные деньги, оплачивая нужные сведения.

— Дорогой Никколо, — улыбаясь, прервал его Бартоломео, — я и сам прекрасно знаю, что без золота от придворных ничего не добьешься. Буду только рад вам помочь. Сколько вам нужно?

— Двадцать пять дукатов, — ответил Макиавелли.

— И всего-то? Подождите, сейчас принесу. Он вышел и через минуту или две вернулся с туго набитым мешочком. «Слишком мало попросил», — ругал себя Макиавелли.

— Если вам еще потребуются деньги, обращайтесь ко мне, не стесняйтесь. — Бартоломео передал деньги Макиавелли. — Считайте меня своим банкиром.

Фра Тимотео, как и обещал, пришел к ужину. Серафина по просьбе Макиавелли купила лучшую еду, и монаха не пришлось долго уговаривать отведать ее. После трапезы Макиавелли провел гостя в гостиную, где они могли спокойно побеседовать, и велел слуге принести кувшин вина.

— Давайте перейдем к делу, — сказал он, как только слуга закрыл за собой дверь.

Фра Тимотео назвал трех монахов, пользующихся популярностью в Имоле. Он многословно расхваливал их достоинства и с ловкостью, которой Макиавелли не мог не восхититься, сдабривал бочку заслуг каждого ложкой хулы, по существу ставя крест на всех трех. Выслушав фра Тимотео, Макиавелли вежливо улыбнулся.

— Вы говорили об этих достойных монахах с искренностью и беспристрастием, святой отец. Но вы забыли еще одного, чьи таланты и добродетель, по всей видимости, несравненно выше, чем у любого из упомянутых здесь.

— Кто же это, мессер?

— Фра Тимотео.

Монах изобразил изумление.

«Хороший актер, — отметил про себя Макиавелли. — Проповеднику это необходимо. Если бы Синьория действительно дала мне поручение найти достойного кандидата, я, скорее всего, остановился бы на этом мошеннике».

— Вы шутите, мессер.

— Разве я могу позволить себе шутить, когда решается столь важный вопрос? Я тоже не сидел сложа руки. И узнал, что ваши проповеди в дни Великого Поста произвели неизгладимое впечатление на верующих, ни с чем, не сравнимое в истории Имолы. Мне говорили не только о вашем выдающемся красноречии, но и о сильном, мелодичном голосе. У вас представительная наружность. Вы умны, тактичны, хорошо воспитаны. Мне достаточно было даже короткого знакомства, чтобы понять это.

— Я в смущении, мессер. Синьория ищет проповедника с хорошей репутацией, а я всего лишь нищий монах из захудалого монастыря маленького провинциального городка. У меня нет влиятельных друзей, и я не могу похвастаться высоким происхождением. От всего сердца благодарю вас за столь лестное мнение обо мне, но я не достоин такой чести.

— Предоставьте это решать тем, кто знает вас лучше, чем вы сами.

Макиавелли наслаждался беседой. Под маской скромности его острый взгляд без особых усилий разглядел честолюбие, гложащее сердце монаха. Забросив жирную приманку, он не сомневался: добыча от него не уйдет.

— Скажу вам откровенно, во Флоренции я занимаю не очень высокий пост. Я только советую. Последнее слово остается за членами Синьории.

— Неужели они оставят без внимания мнение посланца Республики к его светлости герцогу Романьи? Не могу в это поверить, — заискивающе улыбнулся фра Тимотео.

— Вы правы, наш новый гонфалоньер Пьеро Содерини — мой друг. И скажу вам без ложной скромности, его брат епископ Волтеррский верит в мою искренность и здравый смысл.

Заговорив о епископе, Макиавелли не преминул рассказать о переговорах епископа с Чезаре Борджа в Урбино, в которых он принимал непосредственное участие. Как о равных говорил Макиавелли о королях и кардиналах, принцах и герцогах. Секреты государств были для него открытой книгой. И только глупец мог сомневаться, что он знает куда больше, чем говорит. Фра Тимотео слушал как завороженный.

— Ах, мессер, вы не представляете, что значит для меня разговор с человеком вашего ума и опыта. Словно мне удалось взглянуть на землю обетованную. Мы живем в маленьком скучном городке и не знаем, что делается в мире. В Имоле нет людей высокой культуры и яркой индивидуальности. Живой ум, если бог наградил им кого-то из нас, чахнет и засыхает от бездействия. Требуется терпение Иова, чтобы выносить глупость людей, с которыми суждено общаться всю жизнь.

— Приходится только сожалеть, святой отец, что ваши способности растрачиваются попусту в этом городке.

— Я часто думаю об этом. Я зарыл свой талант в землю. И когда придет время и создатель спросит меня, почему я не отдал его на благо людям, я не найду ответа.

— Святой отец, самое большее, что может сделать один человек для другого, так это предоставить ему благоприятную возможность. А как распорядиться ею, он должен знать сам.

— Кто же предоставит ее никому не известному монаху?

— Я — ваш друг, святой отец, и сделаю все, что в моих силах. И к тому же вы будете не таким уж неизвестным монахом, когда я расскажу о вас епископу Волтеррскому. Вы не должны останавливаться на достигнутом. Пожалуй, я поговорю об этом с Бартоломео. Во Флоренции у него есть влиятельные друзья, и я не сомневаюсь, что он замолвит за вас словечко.