Он, не отрываясь, на одном дыхании выцедил все из кружки, перевернул ее кверху дном и понес к столу, но промазал и уронил на пол. На наших глазах он быстро впадал в состояние глубокого опьянения. Глаза помутнели, язык стал заплетаться. Он уже еле стоял на ногах.

Я подхватил его под мышки и поволок в спальню. Там он рухнул на неубранную смятую постель, не сняв сырой одежды, и тут же издал свистящий храп. Я не стал его раздевать. Лишь стащил обувь с ног и накрыл до шеи одеялом.

На голой стене над деревянным изголовьем кровати сиротливо висела одна-единственная фотография в картонной рамке — портрет молодой и красивой женщины с большими, удивленными глазами. Лицо это показалось мне знакомым. И я вспомнил эту женщину, когда прочитал косую надпись по-русски в нижнем углу портрета. «Антоше от Лены с любовью. Москва. 1961 г.»

Боже, как давно это было! Конечно, я видел ее, эту Лену. Щеголеватый, изящный Антон в один из своих заездов в Москву из-за границы несколько раз появлялся с ней в редакции. И наши жеребцы, холостые и женатые, пялились на нее во все глаза, не в силах скрыть зависть к своему удачливому коллеге.

Это лицо и в особенности имя напомнили мне золотое время, когда я был влюблен без ума и счастлив, как никогда в жизни. Каких-то десять дней. Но они стоили целых лет. И мною вдруг овладела жуткая обида. Даже защипало в глазах. И струхнув, что еще чего доброго зареву и Майра это определит по моим мокрым глазам, быстро покинул спальню.

Мои опасения, что Майра что-нибудь заметит, оказались напрасными. Она сладко и безмятежно спала, растянувшись на ковре прямо перед камином, разомлев от тепла, исходившего от догоравших обломков стула. Одна ладонь под щекой, другая рука обхватила грудь. Босые ноги с налипшим песком свободно раскинуты, обнажившись выше колен. Я только поправил на ней юбку и, прихватив с дивана вялую подушечку, осторожно подсунул ей под голову. Решил не тревожить ее. Пусть спит, пока сама не проснется, тогда ее будет ждать согретое место рядом со мной.

Я развернул диван и приготовил двуспальную постель, достав из шкафа белье и подушки. Потом выключил свет и тоже уснул под мерный рокот океана и хриплую перекличку морских львов.

Еще не проснувшись окончательно, лежа с закрытыми глазами в уже залитой утренним светом гостиной, я сначала слухом ощутил рядом ровное дыхание, потом рукой теплое, мягкое тело. Майра спала со мной под одной простыней, совсем голой. Должно быть, очнулась на ковре среди ночи, когда погас камин, и, быстренько раздевшись, осторожно забралась ко мне. Я открыл глаза и залюбовался ее прикрытым веком с проступающими голубыми прожилками, воткнувшимся в подушку острым носом с резко очерченной ноздрей, расслабленными мягкими губами открытого во сне рта. Мною овладело острое желание. Мне захотелось овладеть ею вот такой, без блудливой ухмылки, а невинно, по-детски почмокивающей губами. Сонной, теплой.

Оглянувшись на дверь спальни и убедившись, что она закрыта, я обнял Майру, мягким движением повернул ее на спину. Она податливо и безвольно уступала моему нажиму. Под простыней мои трепещущие от давно не испытываемого возбуждения пальцы скользнули по ее выпуклому, гладкому животу, коснулись волос, спустились ниже по их мягкой кудрявости. Она не открывала глаз и продолжала дышать ровно, как во сне. Но ноги сами стали раздвигаться ленивыми, медленными движениями. Я встал между ними на колени, взгорбив над головой простыню, и рассеянный свет, проникавший сквозь неплотную ткань, ложился на ее лицо, делая его еще невинней и желанней.

Это было сказочным наслаждением. Мне чудилось, что она, так и не открыв глаз, всосала меня всего в себя, без остатка. А я был возбужден до предела, и мне казалось, что еще один нажим и я выверну ее наизнанку, пригвозжу намертво к матрасу. Она сладко стонала, кусая губы, и я, чего давно за собой не припомню, тоже издавал нечленораздельные звуки, чуть ли не выл от невыносимой сладости. Мы кончили вместе, и я, совершенно выдохшийся и до звона пустой, рухнул на ее опавшее, но все еще тугое, гладкое тело и замер недвижим между ее поднятых колен. Простыня сбилась в сторону. Мы были обнажены и освещены хлынувшим в окна солнцем.

— Браво! Брависсимо! Зрелище, достойное богов!

В дверях спальни стоял, упираясь нечесаной головой в притолоку, Антон и, скалясь из гущи бороды, наотмашь хлопал ладонями, изображая аплодисменты.

Единственное, что я мог сделать, это потянуть на нас обоих простыню.

— Дети мои, это было прекрасно! Вы — пара! Атланты! Кентавры! Будь я скульптор, я бы изваял вас в мраморе. Нет, в граните!

— Уймитесь, словоблуд, — зло оборвала его Майра, выбираясь из-под простыни, и, не прикрывая наготы, прошлась по ковру в поисках своей раскиданной одежды, демонстративно не обращая внимания на Антона, точно его не было в комнате.

— Сейчас покормлю вас, ребятки, — засуетился Антон, явно смущенный реакцией Майры. — Надо ведь еще и опохмелиться. А то как же выходит: пили, пили всю ночь, а назавтра забыли похмелиться. Непорядок. Так в приличных домах не поступают.

— Мы уезжаем, — сказала Майра. — Олег, сегодня ты за рулем.

Потом Майра все же смягчилась и согласилась перекусить перед дорогой. От услуг Антона она с непонятной брезгливостью отказалась и сама занялась плитой. Антон стал суетливо таскать из холодильника что под руку попадется, уронил на пол и разбил неполную дюжину яиц в картонной упаковке.

— Уйдите! Вы мне мешаете! — прогнала его Майра.

— Ухожу. Исчезаю. Вы — женщина, и вам карты в руки. А я только прихвачу с собой недопитое вами вино. Можно? Душа изнемогает. И испаряюсь!

Он зажал под мышкой бутыль с вином, сгреб два стакана и, кивнув мне, вышел из дома.

Было прохладно и солнечно. Океан ворчал у береговых камней и искрился, сиял покойной гладью до самого горизонта, терявшегося в легкой дымке. Океан оправдывал свое название — Тихий. На черных камнях, лоснясь черными жирными телами, грелись тюлени…

Мы выпили по стакану вина, и Антон долго и не скрывая иронии во взгляде, смотрел на меня.

— А вы болтушка, доктор.

— На чем ты меня уличил, профессор?

— Наболтал девице невесть что о моих мужских достоинствах… и мне пришлось стараться изо всех сил, чтоб не уронить твой престиж в ее глазах.

— Ты хочешь сказать… она ночью к тебе пришла?

— Совершенно справедливо, мой друг. Именно об этом я и хотел поставить тебя в известность. Во избежание недоразумений.

— И ты…

— Да. Я джентльмен до мозга костей и отказывать даме не в моих правилах.

— Ну и блядища! — ахнул я.

— Нисколько, — замотал головой Антон. — Типичная американка.

— Она-то тебе хоть понравилась? — сам не знаю почему, поинтересовался я.

— А вот в такие подробности джентльмен не вдается… даже с самым близким другом.