Молодые люди сидели на подушках, так близко, что его левое колено и рука почти касались ее правого колена и руки. Луна высоко встала над домом и бросала свет на лицо Джунипер. Тени от ее ресниц напоминали кресты, и Ксавьеру это нравилось. Ему нравилось, что ее волосы заплетены в косички, нравился исходивший от нее запах мыла и легкий мускусный аромат тела, земной, приятный, соблазнительный. Он хотел знать о ней все. Ее любимый цвет – зеленый? Она умеет играть на музыкальных инструментах? Так ли она довольна своей жизнью, как кажется? Давно ли женаты Брэд и Джулия? Брэд относится к ней так же, как к Лилии? Что она любит есть, смотреть, читать, делать? Вопросы о ней распирали его мозг, не оставляя места вопросам самому себе.

Нужно было выбрать один, и Ксавьер сказал:

– Ты совсем не знаешь, кто твой настоящий отец?

– Нет.

– Тебе ничего о нем не говорили? – Его мать рассказала ему тысячи историй о Томе.

– Нет, никогда, – ответила Джунипер. – Мама сказала только, что о нем и говорить не стоит. Думать о нем – только зря тратить время.

– Но ты же думаешь? Разве можно об этом не думать?

– Иногда я задаюсь вопросом, похожа ли я на него, но… – она пожала плечами.

Ксавьер чувствовал тепло ее тела. Наверное, и она ощущала его тепло тоже.

– Так Брэд тебя удочерил?

Джунипер покачала головой.

– Мама поменяла мне фамилию, чтобы все было как положено, и все.

– Тебя это устраивает? Что ты не его законная дочь?

– Мне кажется, когда они поженились, я была слишком взрослой, чтобы воспринимать его как родного отца. Я помню, что мама спрашивала меня, хочу ли я, чтобы Брэд меня удочерил, а я ответила, что он никак не может быть моим папой. Они не стали настаивать.

– Разумно, – сказал Ксавьер. – Теперь я спрошу…

– Полегче, – Джунипер рассмеялась. – Тебе тоже придется ответить на мои вопросы.

– Это мне не так интересно.

– Твои проблемы. Ладно, начну с чего-нибудь простого. Я хочу знать, почему у тебя не черные волосы. Или это очень глупый вопрос?

– Мой папа был белым, вот почему. Моя очередь. Почему у тебя такое необычное имя?

Она вновь рассмеялась.

– Нет уж, отвечай как полагается. Твой папа был белым, так. Но… у Обамы, например, белая мать, а волосы обычные, черные.

– Бывает по-разному, – объяснил Ксавьер. – Мы же не предсказуемая смесь родительских генов. Их не кладут, как ингредиенты в пирог, чтобы на выходе каждый раз получалось одно и то же.

– Понимаю. Но мне нравятся разные пироги. И нравятся твои волосы.

– Многие белые люди пытались меня убедить, что они крашеные. Я даже больше не спорю. Так, теперь ты отвечаешь. Имя.

– Ладно, – сказала она, – но следующий вопрос мой.

Он кивнул, радуясь этой игре, этому моменту, близости Джунипер, от которой его кровь кипела.

– Мое имя означает «можжевельник». Можжевельники – самые стойкие из местных растений, и мама решила, что, поскольку она совсем молодая, бедная и вырастит меня в одиночку, мне понадобится стойкость, а значит, нужно имя, которое будет меня вдохновлять.

– Мне оно нравится.

– И мне. Только люди постоянно его путают. Зовут меня то Дженнифер, то Джупитер. Есть такой город.

– А меня часто называют Завьером. Да еще говорят, что надо терпеть, потому что так всем проще.

– Ксавьер круче. Необычнее, – сказала она. – Ну а теперь ты расскажи о своем отце.

– Это грустная история. Тебе не понравится. – Это был не прием флирта, рассчитанный на то, чтобы его упрашивали. Ксавьеру в самом деле не хотелось говорить.

– Когда его не стало?

– Когда я был совсем маленьким.

Она сжала его руку.

– Очень сочувствую.

– Спасибо.

Все то время, что они сидели рядом, Ксавьер умирал от желания к ней прикоснуться, и случилось маленькое чудо – его ладонь оказалась в ее маленькой, теплой, сухой ладошке. Прикосновение к ее коже электрическим разрядом отдалось в его животе.

Идиот, сказал он себе, склонившись и приблизив лицо к ее лицу, ожидая знака остановиться. Но она придвинулась ближе, и он прижался губами к ее губам. Какой нежный поцелуй… Может быть, ее первый, подумал он. Мысль об этом была приятна – пожалуй, приятнее, чем следовало бы.

– Целовать ее было глупо, – сказал он Дашону. Взяв старую гитару – первую, купленную на собственные деньги, – он сел на кровать, провел рукой по струнам. – Мне сейчас не нужны отношения, я же в августе уеду.

– Ну так не заводи их, – посоветовал Дашон.

– Сказать ей об этом? Или все само рассосется? – Он сыграл гамму в до-мажор, потом в фа-мажор. – Может, я слишком много думаю об этом. Может, мы могли бы какое-то время встречаться, если, конечно, она захочет. Если только ее родители не слишком разозлятся, что она нарушила какой-то там обет. Я же не готов жениться.

Дашон пристально посмотрел на него.

– Ты все лето таким будешь?

Ксавьер поставил гитару на место и рухнул на кровать.

– Просто пристрели меня, – сказал он.

– То, что я вижу, мне не нравится, – сказала Вэлери Алстон-Холт, беседуя с Эллен Дэвис, главой товарищества собственников жилья и своей хорошей подругой на протяжении почти двадцати лет. Они стояли на заднем дворе дома Вэлери и смотрели на ее любимый дуб.

Был во всех отношениях прекрасный день. Не слишком жаркий. Не слишком влажный. Вэлери и Ксавьер встали рано, взяли веревки и колышки, чтобы решить, где лучше разместить пруд. Но сначала Вэлери, верная своим привычкам, поднесла к глазам бинокль и пристально рассмотрела ветви любимого дерева. Увидев то, что увидела, она почувствовала себя так, будто узнала об опасной болезни близкого друга: слабой, несчастной, рассерженной, беспомощной. Она позвонила Эллен, чтобы та ее успокоила.

Вэлери любила дуб, потому что для нее он был связан с Ксавьером; но мы все его любили. Его диаметр достигал почти шести футов. Дерево пережило столько ледяных дождей, ураганов и засух, оно видело так много горя – не только трагедию Вэлери.

Почти век назад небольшой клан бывших рабов поселился здесь, на земле, официально принадлежавшей, но не нужной какому-то белому человеку. Только что освобожденные негры, как они сами себя называли, строили небольшие, в две комнаты, бревенчатые хижины на каменных фундаментах – их вы и сейчас можете видеть возле городских парков и велосипедных дорожек. Эти люди, конечно, знали, что такое настоящее горе, и рассказывали свои истории старому дубу, когда он был лишь крошечным желудевым побегом, устремленным в небо.