– O, она пребывает в большом расстройстве, сэр. Как и все мы. Не то чтобы все здесь так уж любили бедную мисс Беллвуд… Подчас она бывала трудной в общении, смущала людей своими идеями.

– В самом деле?

– O да, сэр. Осмеивала наши молитвы… всегда так вежливо, никогда в лоб, однако слова ее доставляли нам беспокойство. – На лице его проступило недовольство. – Однажды я застал Нелли в слезах. Только что скончалась ее бабушка, a мисс Беллвуд пустилась в разглагольствования относительно теорий мистера Дарвина. Вот бедняжка Нелли и пришла к выводу, что бабушка ее не попадет в Царствие Небесное.

– Я не знал об этом, – торопливо проговорил Доминик. А ведь ему следовало знать. Когда проживающая под одним с ним кровом женщина переживает утрату, как может он оказаться настолько слепым, чтобы не заметить этого и не предложить ей какое-то утешение? Если он не способен на это, какой тогда от него толк? – Мне никто ничего не сказал!

– Ну, конечно, сэр, – спокойно проговорил Эмсли. – Мы не хотели беспокоить вас собственными треволнениями. Миссис Хендерсон поговорила с нею как надо в таких случаях. Она – хорошая христианка, миссис Хендерсон, у нее в голове нет этих современных глупых фантазий. После этого Нелли пришла в себя. Но впредь держалась подальше от мисс Беллвуд, чтобы вновь не наслушаться глупостей.

– Понятно. Но все-таки жаль, что я этого не знал…

Извинившись, Кордэ отправился разговаривать со всеми слугами поодиночке. Какое-то время он провел с Нелли, пытаясь скомпенсировать свою прежнюю оплошность, и уже через несколько мгновений понял, что старания его излишни. Того, что сказала ей миссис Хендерсон, оказалось более чем достаточно. Молодая служанка не испытывала никаких сомнений в отношении посмертного существования душ, как и в отношении того, что по прошествии определенного времени Он простит грехи даже Юнити Беллвуд, во многом количестве которых Нелли не сомневалась.

– В самом деле? – невинно поинтересовался Доминик. – Быть может, я не настолько хорошо знал ее, как мне казалось…

– Вы хочете думать об ей хорошо, сэр, – в знак согласия кивнула девушка. – Енто ваше дело, но не мое. Я ее наскрозь вижу. Понабралась страшных идей она, вот что. Енто ежели сказать честно. Таперича-то она уж все знает, бедняга… Но мистеру Мэлори от ее досталося во как! Все смеялась над евойным саном… – Она покачала головой. – Я и сама-то не скумекала, зачем ему енто. Стало быть, имеет какое-нить отношение к евонной религии.

Ей было все ясно. Дело это фальшивое, и разбираться в нем незачем.

Расставшись с Нелли, священник последовал дальше по намеченному пути, однако никто из слуг не мог оказать ему никакой помощи. Скорее наоборот. В интересовавшее его время – a оно было известно с достаточной точностью, без пяти десять, – все они разошлись по делам, и возле лестницы никого не было. Наверху находились лишь мисс Брейтуэйт и камердинер Стендер, и им пришлось бы пройти мимо двери кабинета Рэмси, чтобы попасть на лестничную площадку.

Но возможно ли, чтобы Рэмси и в самом деле толкнул Юнити? Неужели ее постоянные покушения на его уверенность в своей правоте, опоре на веру и реальность, точили ее основу и неделя за неделей, месяц за месяцем лишали его внутренней силы и довели до точки, когда он вдруг утратил власть над собой и напал на свою мучительницу, на этот голос, лишавший его всех прежних истин, самого смысла всех его трудов? Неужели он настолько потерял соприкосновение с реальностями веры, человеческого духа, живых чувств, что отчаяние лишило его разума?

Доминик снова вышел в холл из кухни, служившей одновременно и столовой для слуг. При всем своем экзотическом оформлении это помещение показалось ему таким знакомым и таким функциональным… Стойка для зонтов напоминала об английском климате и практических следствиях хождения под дождем. Высокие часы привычно пробили четверть часа, отмеряя обычный распорядок дня. Конечно, в связи со смертью в доме бой был приглушен. На боковом столике лежал поднос для визитных карточек. В углу располагалась вешалка для шляп, а рядом – сундук, на который иногда клали пологи для кареты. Вывешенное для последней и окончательной проверки внешности зеркало исправно отражало свет. Оконный шест, предназначенный для того, чтобы лакею было удобно закрывать фрамугу, веревочка колокольчика, телефонная машинка в углу – все это пребывало там, в прежнем здравом мире. Даже пальма в своем горшке казалась совершенно ординарной, может быть, чуточку переросшей, однако вполне подобной тем, что росли в тысячах английских домов. На ширму и пол Кордэ почти не обратил внимания, настолько часто он их видел.

Он начал неторопливо подниматься вверх, держа одну руку на черном деревянном поручне.

Опять все как на Кейтер-стрит. Священник поймал себя на том, что думает о жителях этого дома и по представленному ими фасаду пытается понять, не ощущают ли эти люди нечто другое… отличающееся от того, что они говорили.

Переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, он чувствовал, как подозрения приобретают форму у него в уме. Отношение Мэлори к Юнити, безусловно, являло противоречия. Доминик припомнил мелкие пакости, которые она устраивала сыну хозяина. Молодому человеку следовало бы возненавидеть эту девицу или по меньшей мере относиться к ней с презрением. Тем не менее он старался угодить ей – вопреки собственным привычкам. Или же он таким образом боролся с собственными эмоциями… пытался вести себя так, как это подобало по его мнению?

Временами основания для неприязни ощущала и Вита. Она не могла не заметить, как мисс Беллвуд портит жизнь ее мужу и сыну и подтачивает их уверенность в себе.

Однако среди прочих членов семьи Вита и Трифена как раз не могли столкнуть ее с лестницы, так как в названное время находились внизу. Лиззи клялась в этом. И потом, младшая дочь Парментеров не стала бы ничем вредить Юнити. Она единственная среди всех членов семьи оплакивала покойницу.

Теперь Кордэ намеревался поговорить с миссис Уикхэм. Никто, кроме него, не мог предложить ей какое-то понимание. Все остальные естественным образом утопали в собственных страхах.

Юнити несколько раз ссорилась с Клариссой, но всякий раз это были ссоры из-за идей, и ничего бурного, затрагивавшего личные эмоции или потребности между ними не происходило. Волны эти шумели на поверхности интеллекта… или же так казалось извне. Но, возможно, и это было иллюзией?

Священник постучал в дверь Трифены.

– Кто там? – резко спросила она.

– Доминик, – ответил он.

После короткой паузы дверь отворилась. Прическа молодой женщины пришла в полный беспорядок; из волос торчали заколки. Глаза ее были обведены красными ободками, и она даже не пыталась скрыть того, что рыдала.

– Если вы пришли для того, чтобы уговорить меня изменить мнение об отце или попытаетесь защищать его, то стараетесь зря. – Она задрала подбородок чуть выше. – Моя подруга мертва. Погибла личность, которой я восхищалась более, чем кем бы то ни было. Она являла собой чистый свет искренности и отваги в обществе, почерневшем от ханжества и гнета, и я не позволю, чтобы свет этот задули и никто не возвысил бы голос в знак протеста!