Вера Сергеевна выходит не сразу, строгая, в докторском халате. Видит Надино опрокинутое лицо.

– Что с вами, Надя?

– Антошу арестовали. Был обыск.

В кабинете Вера Сергеевна хватается за телефон. Называет номер, на станции все отказывают, говорят, линия занята. Наконец соединяют. Вера Сергеевна кому-то что-то объясняет, о чем-то просит, Надя не вслушивается. Только слышит: пропуск, Москвина, пропуск, опять Москвина. Всё, разговор окончен.

– Идите, Надя, к ним, на Гороховую. Будет вам пропуск выписан к Семененко. Не забудьте сказать, когда будете пропуск просить: к товарищу Семененко. Он отведет вас куда надо, к самому главному. Семененко обещал с ним о вас договориться. Может, примет. Это Лихно Глеб Иванович. Падайте в ноги, молите. Объясняйте, что Антон для них же, негодяев, паровозы чинит. Я сегодня не могу уйти, операция через полчаса, а завтра, если у вас ничего не получится, пойду туда сама. Или по телефону.

Опять почти десяток верст, торопливо, задыхаясь, – теперь с Волковки на Гороховую. Очередь к окошку. Через два часа пропуск получен. Другое окошко. Тут надо просить, чтобы узнали по телефону у следователя, ждет ли он.

– Меня Семененко вызвал, – говорит Надя, позабыв назвать Семененко товарищем.

– Мало тут вас ходит, не стану звонить, распоряжений нет, – неприязненно заявляет скуластый, краснолицый, усатый и пьет воду из горла чайника.

Надя ждет, надеется, что этого краснолицего кто-то сменит. Рядом окошко, где принимаются передачи.

– Иди, старуха, не задерживай! – кричит из окошка дежурный.

– Как же иди, батюшка, а передача? – недоумевает старая в темном платке.

– Неси домой, нет твоего сына тута!

– Вчера был, велели принести… Да ты посмотри получше, сделай милость.

– Давай, вали отсюда, не задерживай. И так знаю, что нету.

– Где ж он? Перевели куда?

– Нам это неизвестно. Завтра приходи за вещами.

Старуха растеряно оглядывается. Люди отворачиваются. Нет сил смотреть ей в глаза. Надя кусает губы, чтоб опять, как тогда дома, не заорать в голос. Подходит караульный солдат с винтовкой, толкает старуху к выходу.

– Не нужны ему вещи, – говорит он.

У Надиного окошка пусто, а краснолицего, наконец, сменяет другой, помоложе, латыш.

– Позвоните, пожалуйста, товарищ Семененко меня вызвал.

– Время много, конец службы. Завтра приходи.

На следующий день, вооружившись одним из немногих оставшихся золотых колечек, Надя снова идет на Гороховую. За одним из окошек – юная блондинка с красной лентой, повязанной по лбу: чекистская мода. Приметила Надя ее еще вчера. Занимает к ней очередь. Через час добравшись до окна, как бы случайно кладет на прилавок кулак с запрятанным в нем колечком и приоткрывает, подняв пальцы, чтобы кольцо видно было бы только блондинке и никому более. Глаза блондинки загораются, она молниеносным движением смахивает кольцо и прячет в ящик своего стола. Звонит, Семененко нет, не пришел еще, ждите. Надя ждет, блондинка сама изредка звонит Семененке. Наконец зовет Надю: идите.

Соседний подъезд, проверка пропуска, парадная лестница, когда-то, наверное, лощеная и ухоженная, а теперь запущенная, замусоренная. Скульптуры в античном стиле. На ступенях сидит солдат, снял сапог и выравнивает ножом стоптанный каблук. Коридоры. Залы. Везде слоняются вооруженные люди. Курят, болтают. Играют на подоконнике в «дурачки». Один сидит в углу, читает засаленный роман, покуривая. Двое в коже волокут навстречу Наде арестанта со связанными за спиной руками. Приходится остановиться, пропустить. Глаза его безумно выпучены, и что-то безумное он выкрикивает: она мне да! Я ей нет! Она мне: пошел! Я ей нет, пупсик! Она мне да! Ну ты, баба! Сука! Я ей да! Да! Катись колбаской! Я ей еще да! И тут! Раз! Раз!

Семененко, высокий, бледнолицый, вялый, чем-то напоминающий писателя Максима Горького на портрете, ни о чем не спрашивает, а провожает Надю в приемную Лихно. Это канцелярия, заставленная шкафами и столами, за столами четыре машинистки. Секретарша Лихно, изящная брюнетка с лакированными ногтями в довоенном деловом костюме. Она здесь главная, любезно приглашает сесть, подождать. Надя усаживается у стены. Машинистки стучат на своих «ундервудах», переговариваясь по-латышски. Распахивается дверь кабинета, появляется желтолицый, красноглазый, осунувшийся мужчина в пыльном пальто, за ним – солдат с винтовкой и дама в черном бархатном жакете-рединготе, видимо, жена желтолицего. Они что-то торопливо договаривают, секретарша ловко оттесняет даму от солдата и арестованного, те скрываются за дверью в коридор. Женщина стоит, сгорбившись, повесив руки, растерянно оглядывается, машинистки, не поднимая лиц, стучат по клавишам, женщина всхлипывает и выходит следом, осторожно прикрыв за собой дверь.

Из кабинета Лихно выходит некто в пыльном пиджаке, мятых брюках, но в галстуке. Подходит к Наде и склоняется к ней.

– Вы Москвина?

Надя кивает.

– Ваша девичья фамилия Андерсен?

– Да, – удивленно говорит Надя. – Откуда вы знаете?

– Тут многое известно. Я когда-то слушал лекции вашего батюшки. Умнейший человек! Как он? Что с ним?

– Умер год назад.

– Жаль. Прекрасный был человек!

Говорит незнакомец тихо, и секретарша потихоньку приближается, желая подслушать. Но машинки стучат без остановки, и услышать ей ничего не удается. Не подходить же совсем вплотную.

– Надеюсь, что с вашим супругом все обойдется. Один я помочь, увы, ничем не могу. Но сделаю всё, что в силах. Еще пару дней потерпите, образуется.

– Благодарю вас. А можно я у вас буду справки наводить?

– Да, конечно. Звоните. Коммутатор, потом – Дудко Степан Степанович. Это я. Был рад с вами познакомиться.

Секретарша приглашает Надю в кабинет.

Надя сидит против Лихно. Тот говорит отрывисто, резко. Треугольное белое лицо, длинные, глубоко упрятанные подо лбом глаза в тени.

– Дайте руку, – приказывает.

– Что?

– Руку!

Протягивает через стол свою и хватает Надину, поворачивает ладонью вверх.

– Теперь излагайте!

И слушает Надю, сперва изучая ее ладонь, потом обхватывает запястье, улавливая пульс. Выходит из-за стола, заходит Наде за спину и навешивает распахнутые ладони над ее головой, едва не касаясь.

– Продолжайте!

Наконец возвращается на свое место за столом.

– Всё, достаточно, вы свободны.

– А муж, Москвин?

– Разберемся. Вам сообщат. Свободны.

Надя встает.

– Умоляю! У нас дочь! Помогите, отпустите отца!

– Разберемся! Всё, меня ждут! Идите!