Он искренне удивил этой новостью Ивана.

— Как пропал? — удручённо спросил он, остро вдруг ощутив, как откуда-то из давнего прошлого глянуло ему в спину холодное до мурашек стоглавое чудовище — Время. — И давно?

— Уже две недели… Я кое-где побывал, поспрашивал о нём. Никто ничего не видел и не знает… Правда, есть одна зацепка. — Симон приподнял руку с вытянутым указательным пальцем. — Это наиболее вероятное, что с ним могло произойти… Если другое, то… Всё-таки я надеюсь, что всё ещё не так страшно. Как раз для того, чтобы ты понял идею зацепки, я к тебе и пришёл сегодня… Согрей-ка. Ваня, чайку. Даже в горле першит от неприятностей.

Мысль об исчезновении дона Севильяка не покидала Ивана, пока он зажигал газ, наливал в чайник свежую воду, доставал чайные чашки. Как всегда бывает в подобных случаях, его взгляд остановился на чашке, лопнувшей при одном из посещений великана от его могучего, сочного смеха. Как на знамении каких-то будущих событий, глаза у Ивана застыли на аккуратно сложенных половинках разбитой посудины.

— Это время его поглотило! — выдавил он трагическим голосом.

— Как это — время? — похоже, Симон не понял внезапной реплики Ивана.

— Очень просто — гам! и нету! — объяснил тот своё высказывание. И довольно комично показал, раскрыв, что есть силы рот, и клацнув зубами при его закрытии. — Разве время не может убить человека?

Симон непроизвольно дёрнул плечом, задумался.

— Может, конечно, — сказал он с сомнением в голосе. — Впрочем, только в принципе. К тому же дон Севильяк, как я тебе говорил, типичный верт, и ему подобное не грозит.

— Мало ли…

— Разумеется, такое может произойти, но лишь в том случае, если кто-то увлёк его за собой за грань доступности, и он канул где-то там, откуда ему не вернуться… Однако протащить, вернее, пробить верта сквозь время за его границу, если он этого не захочет, да ещё такого могучего, как наш друг, задача практически невыполнимая. Ты меня понимаешь?

— Не совсем, — честно признался Иван, так как, и вправду, ничего не понял из объяснений Симона.

— Верта во времени не разогнать так, чтобы он смог проскочить свою предельную границу. Даже если дон Севильяк не сопротивлялся, подобное не может, вообще говоря, произойти… Дай подумать… Если это сделать рывком. И то в том случае, если он вдруг забылся, был в беспамятстве, что тоже маловероятно, или если он сам захочет погибнуть во времени.

— Кому охота? — возразил Иван.

Симон помолчал, глядя на него с прищуром, как сквозь прорезь прицела. У него, с холодком по коже, отметил Иван, такой взгляд получался весьма образно, что наводило на размышление.

— Ты, Ваня, — сказал он с нескрываемым пренебрежением к ученику, — ещё… совсем, мальчишка.

— Мне уже тридцать лет! — не возмутился, а удивился Иван его словам.

Он-то давно считал себя стариком.

После Афганистана, когда пришёл в институт, он оказался самым старшим по возрасту студентом на курсе и единственным прошедшим войну. К нему вначале даже приклеилось незамысловатое прозвище — Старик, но его взрывной характер и неуёмная жажда покуролесить, отстутствующая у многих более молодых, делали его в глазах сокурсников намного моложе, и прозвище отпало само собой.

Он бы ещё добавил о своих боевых делах, побывавшие в которых взрослеют за несколько часов, но Симон не дал ему продолжить высказывание.

— Мальчишка, мальчишка. Не по годам, а по жизни. Что ты знаешь о жизни и смерти?.. О желании умереть?.. Даже пройдя войну?.. Ни-че-го!.. То-то, Ваня!.. Это слишком серьёзное дело, оно назревает исподволь… — Симон прервался на полуслове. Одна щека его дёрнулась — он был недоволен собою. — Но мы не о том… Опять ты выскакиваешь со своими вопросами. Сколько можно?

— Да вы же сами…

— Ты спросил, я ответил.

Они посмотрели друг на друга и вдруг прыснули смехом, хотя то, о чём они только что говорили, было далеко не смешным.

Потом они беседовали.

Иван чувствовал: между ними ломается ледок принуждённости, который установился в их отношениях. Всё-таки дон Севильяк, по его сложившемуся мнению, был человеком намного проще, добрее. А тут оказывается, что и Симон не такой уж сухарь и не сверхчеловек, которому все те, кто не умеет ходить во времени и одеваться как он, не достойны внимания. Простой человек, проживший жизнь, и, наверное, нелёгкую.

— Скажите, Симон, — неожидано для себя спросил Иван, — сколько Вам лет?

Симон растерянно, как-то даже по-детски, посмотрел на него, словно Иван прихватил его на мелкой проказе.

— Интересно?

— Да нет. К слову пришлось, — сконфузился Иван. — Есть что-нибудь будете?

— Буду. И чаю мне покрепче, и в большую чашку… Мне, Ваня, шестьдесят восемь… Похоже?

— Нет, — искренне отозвался Иван. И тут же поправился: — Последние дни — да. Раньше казалось, что чуть больше сорока.

— Консервы, Ваня, — усмехнулся Симон невесело. — Они долго хранятся в доброкачественном состоянии, а всё — консервы.

— Ну, уж, — вежливо усомнился молодой человек.

Симон отмахнулся.

— Давай чай и слушай!

Они пили чай, Симон рассказывал, ученик слушал, время от времени вставлял незамысловатое словцо, а Сарый свирепо храпел в комнате и создавал разговору уютные помехи. На дворе стало светлеть, словно за ним разливался медленно разгорающийся театральный свет. Разжижались густые ночные тени — неясные, подвижные и по детски сказочные, а на смену им приходили реальные и чётко очерченные тени дня.

Всё было бы совсем хорошо, если бы не тревога за славного дона Севильяка.

— Лет пять назад, — говорил Симон, прихлёбывая чай и жуя хлеб с колбасой, — некоторые ходоки начали жаловаться на препятствия, мешающие ходьбе. Одному с трудом оборудованный мост между доступными точками кто-то разрушит, другому подстроит ловушку с неприятными ощущениями. В общем, пакости всякие. Потом забеспокоились ходоки прошлого тысячелетия: некто, по их утверждению, приходит из будущего, именно из нашего будущего, и нарушает соглашения и договоры…

Симон допил чай, вытер губы.

— Подобное, конечно, бывало и раньше. В ходоки, я говорил тебе уже, идут люди разные. И мы не очень-то волновались. Тем более, обуздать зарвавшихся своих, в принципе, не трудно. Но вот месяца два назад исчезли сразу три ходока. Они не вернулись с дороги времени. Во всяком случае, о них никто ничего не слышал. А если ходоки не движутся во времени, отыскать их практически невозможно. И ясно почему. Толщи времени и необозримые пространства в каждом моменте времени затрудняют любой поиск. Ведь достаточно секунд, чтобы разминуться…

— Учитель мне говорил, — сказал Иван.

Симон кивнул.

— Наш совет ходоков созвал встречу современников. Тех, кто дожил до нашего времени. Поговорили, подумали. Отбросили то, что могло