– Господи Боже. Я в одиночестве смотрю телевизор. Вот до чего доводит целомудрие.

Она собралась плеснуть себе спиртного, но закупорила бутылку и поставила обратно в буфет. В голове и так уже туман, статическое электричество выводит из строя радиостанцию Холли. В нормальных обстоятельствах соблазн звучал двадцать четыре часа в сутки. Без этого никаких программ не осталось.

Она увидела себя в стеклянной дверце буфета. Послала воздушный поцелуй. Отражение улыбнулось смущенно и грустно.

– Привет, некто.

Посмотрела новости по широкоэкранному телевизору, купленному Гарри перед самой смертью. Какого черта они без конца крутят какие-то километры фейерверков?

Ее радовали проблемы, с которыми столкнулся город. По крайней мере, хоть что-то происходит. Когда-нибудь археологи раскопают руины. Она воображала себя одной из последних римлянок, раскинувшейся на краю бассейна. Она никогда не уедет из Мерси. Но, в отличие от Шейлы, останется одна.

– Шейла сильнее меня.

Шейла постоянно замужем. Не заставила одного мужа уйти, а другого умереть от сердечного приступа. Холли не из тех жен, которые говорят: «Не таскай сам этот телевизор, Гарри». Поэтому Гарри скончался, посмотрев свой широкоэкранный телевизор в первый и последний раз.

Холли снова вытащила каталог, решив продолжать Уроки фехтования. На следующий раз, пообещал инструктор, ученики будут биться друг с другом.

В тот день кто-то умрет.

Она выписала чек компании, поставляющей фехтовальное снаряжение, сунула в конверт. И определенно чувствовала, облизывая марку, что целует на прощание прежнюю Холли.

Положила руку на сердце. Больше никаких розничных торговцев, официантов, колледжских студентов, учителей средней школы, начальников пожарной охраны, капитанов полиции, консервативных авторов газетных колонок. Конец некой эпохи, хотя она останется в маскарадном костюме.

Зак, капитан и начальник пожарной охраны встретились в баре Мак-Налли. Все трое отдавали себе отчет, что их еженедельные встречи становятся ежедневными.

– Жена меня не любит, – признался начальник пожарной охраны.

– Моя жена чересчур меня любит, больше, чем я ее, – признался капитан полиции.

– Я женат на этом городе, – признался Зак. – А он меня бросает.

Признания отметили выпивкой по кругу.

– Что с нами происходит? – спросил Зак.

– Что происходит с городом? – спросил начальник пожарной охраны.

– Божья милость, – сказал капитан, – или ее нехватка.

– Морис должен что-нибудь сделать, – сказал начальник пожарной охраны.

– Пусть живет себе, – сказал Зак. – Это не входит в его обязанности. Город – бездонная дыра. Зачем швырять туда деньги?

– Деньги не его, – заметил капитан.

– А мы? – спросил Зак. – Мы хоть что-нибудь для Мерси сделали? Что сделал капитан полиции, кроме насильственного введения квитанций на парковку? Что сделал начальник пожарной охраны, кроме запрета топить печи и пускать фейерверки Четвертого июля? Что сделал мэр, кроме того что постоянно шел против собственной воли и пожимал знаменитостям руки? Мы ничего не сделали, и, возможно, поэтому ежедневно приходим на службу с похмелья. Вам никогда не кажется, что мы чересчур много пьем?

Начальник пожарной охраны поднял свой стакан и сказал:

– Я алкоголик, бессильный перед своей болезнью.

– Боже, – сказал капитан, – ниспошли мне истинное смирение с тем, чего я не могу изменить.

– Вы что, признаетесь, что оба уже признаете себя алкоголиками? – сказал мэр.

– Этого я изменить не могу, – сказал капитан.

Зак пошел в туалет.

– Что ты на самом деле думаешь о Заке? – спросил капитан.

– Он из тех людей, над которыми можно смеяться, – ответил начальник пожарной охраны, – но которых глубоко любишь.

– Правильно. Кто мы такие, чтоб смеяться?

– Я без выпивки уже давно не смеюсь.

– С выпивкой это уже не смех, – сказал капитан.

Альберт вел машину трезвый, как аболиционист. Но кружившаяся в голове песня напоминала об Инге, в результате чего он пьянел от раскаяния. Почему он не бросил пить после знакомства с ней? Как воспримут в Норвегии ее рассказы: «Тогда он… потом он… а что скажете, когда он…»

Выпивка заставила меня поверить в ее реальность. Потом она ушла. И теперь нереальна.

Он положил руку на изголовье пассажирского сиденья, словно рядом с ним сидела Инга.

Рей Пуласки шел по Голливудскому бульвару, раздумывая, что теперь ему делать, вернувшись в Лос-Анджелес. Неоновые вывески уже не заливают мозги жарким светом, но он еще не начал новую главу своей жизни.

Остановился над отпечатками ладоней звезд в бетоне. Пьяницы и неудачники отступили назад, распылились на атомы, остальные пока сидят прочно. Хотелось бы снять фильм об этих мирах, которых никто не видит, в которые никто не верит, но в данный момент можно только бросать в ладони забытых друзей завалявшуюся мелочь, надеясь, что они нашли свою счастливую звезду.

Он увидел объявление на телефонном столбе: «Срочно требуются охранники. Опыт работы не обязателен».

Позже позвонит по номеру, указанному в объявлении. Полученное наследство оплачивает один образ жизни дома, а в «городе ангелов»[29]совсем другой. Надо откуда-то начинать. Лос-Анджелес ему такой же родной, как умершая сумасшедшая мать; он вернулся, чтобы заявить права на него.

Медленно шел размеренным и твердым шагом, кривоногий посланник, старающийся не пропустить ни одного предупреждающего об опасности знака. В его жизни вполне хватало опасностей. Те времена кончились.

Каждую минуту, которая выпадала между записями и гастролями, Ларри Дж. Фиппс искал психиатра, который выписывал «прозак».[30]Врачу не полагалось знать, что Фиппс добавляет к нему кокаин. Если бы он это знал, то, возможно, не стал бы выписывать средство, которое в сочетании с кокаином заставляет мысли метаться, бибикая, как бегающая земляная кукушка – чересчур быстро, чтобы задуматься, сколько хитрых койотов кормятся с его заработков.

– Угу, – буркнул он, снюхивая рядок с обложки собственного лазерного диска, – остерегайся получать то, чего просишь. Куда бы ни ехать – пожалуйста. И последнее, по порядку, а не по значению: деньги – далеко не все.

Когда предложат очередной ангажемент, когда будет подписан очередной контракт на запись? В подобные моменты карьеры он любое предложение принимает. Выступает, ко всем чертям, на окружных ярмарках, просто самого себя убеждая, что еще не пора возвращаться домой столь же бедным, каким уходил. Тем не менее торчит тут один, нюхает кокаин и вспоминает маму.