В четверг утром Николь решительным шагом вошла в здание музея. Она чувствовала себя отдохнувшей и окрепшей, потому что хорошо выспалась и никакие кошмары ей не снились. Правда, даже во сне ее по-прежнему не покидали видения дома в Сан-Жермен-ан-Ле, но это ее нисколько не беспокоило. Девушка даже не вспомнила о неприятном инциденте, пока не оказалась за столиком кафе, где решила позавтракать. И даже тогда она с радостью отметила, что эти мысли уже не повергают ее в уныние. Поездка на ферму, где она родилась и выросла, благотворно сказалась на ее душевном состоянии. Николь решила на какое-то время выбросить из головы все неприятные воспоминания и принялась рассказывать родителям о доме, в который вскоре переедет. Она говорила о царящей там атмосфере давно минувших времен, об удивительной квартире, как будто созданной для нее, о милом саде, который будет в ее полном распоряжении. И конечно же, рассказала им о Татьяне Барбье, ее туфлях из фиолетового бархата, ее белоснежных волосах и об исходящем от нее ощущении хрупкости и силы.

И только за кофе она заговорила о том, что произошло утром в музее. Николь сделала это небрежно, стараясь понапрасну не тревожить родителей. Ее мать всегда отличалась склонностью к мгновенным решениям. Вот и теперь она тут же выразила уверенность в том, что злоумышленником является Рене Мартин. Этакий злодей в маске, подстерегающий наивную героиню. Николь уже рассказывала им об этом человеке и о конфликте из-за наследия Гарнье. И хотя она не стала посвящать родителей в детали конфликта, ее матери этого вполне хватило. Она тут же приняла решение и простерла над столом свой указующий и обвиняющий перст.

— Но это же ясно как день, дочка. Этот тип настоящий мерзавец. Он вошел в твой кабинет и разбил статуэтку, чтобы обвинить тебя и самому заняться этим наследием… как там его?

— Гарнье, мама, — улыбнулась Николь.

— Вот-вот, им самым.

И мама сложила руки на груди, убежденная в своей правоте и полностью довольная собой.

Уже ночью в своей парижской квартире Николь задумалась над словами матери. Она была вынуждена признаться себе в том, что и сама подумывала о такой возможности, хотя и не хотела, чтобы это оказалось правдой. Прежде всего, потому что она и думать не могла, чтобы влюбленный в историю Древнего Египта человек хладнокровно разбил статуэтку, высеченную около четырех тысяч лет назад. Ничто не могло оправдать подобный поступок… за исключением безумия. Это было равносильно тому, что библиофил принялся бы вдруг вырывать страницы из древней рукописи или филателист измял бы уникальную марку.

Войдя в музей, она первым делом направилась в реставрационную мастёрскую. Николь часто приходилось общаться с ее руководителем Клодом Марше. Этот человек внушал ей глубокое уважение. Мужчина около пятидесяти лет, он имел ученую степень доктора истории искусства и с гордостью щеголял пышными седыми усами, немного пожелтевшими от никотина. Девушка задавалась вопросом, где Марше умудряется курить, ведь в музее, и уж тем более в реставрационной мастерской это запрещено. Он разбирался в разнообразных видах реставрационных работ, но специализировался на восстановлении скульптур и предметов искусства из фарфора или керамики. Марше с одинаковой нежностью обращался как с доисторическими фигурками, так и с севрскими вазами. Николь слышала, как он называет себя врачом, а свою задачу — облегчать боль и лечить болезни, с тем единственным преимуществом, что его пациенты не склонны жаловаться и навязывать ему свое мнение, а также, и это было самым важным, никогда не предъявляют претензий.

Сейчас Марше, облаченный в белый халат, сидел на табурете перед столом и осторожно очищал поверхность какого-то бюста, с виду древнеримского. Он делал это с помощью намотанной на палочку ваты, которую время от времени окунал во флакон с какой-то жидкостью. Услышав шаги Николь, реставратор обернулся, приветливо поздоровался с девушкой и тут же вернулся к делу.

— Вы ведь пришли проведать своего пациента, верно? Не беспокойтесь, директор мне уже сообщил, что вы ни в чем не виноваты, — поспешил добавить он.

— Похоже, не все придерживаются такого мнения, доктор Марше, — улыбнулась Николь. — Как бы то ни было, я чувствую себя виноватой. Если бы не я, скульптура сейчас стояла бы в своей витрине.

Марше пожал плечами, словно отметая самобичевание Николь.

— Это не повод считать себя виноватой. Но пойдемте же, — он подхватил девушку под руку, — давайте его проведаем. Он вот на этом столе.

Когда Николь его увидела, она вновь ощутила тугой узел в животе. Два фрагмента разбитой статуэтки лежали на белом полотне. Фигурка показалась Николь какой-то особенно трогательной и беззащитной, как будто ка полностью покинула несчастного фараона.

Клод Марше уверенным движением взял статуэтку и соединил фрагменты.

— Излом такой чистый, что обе части идеально прилегают друг к другу. И шов, — Николь улыбнулась, услышав хирургический термин, — был бы практически незаметен. К сожалению, тут недостает одного фрагмента. Видите? Вот тут. — Он указал на талию фараона. — Вчера с позволения директора мы осмотрели пол вашего кабинета, но ничего не нашли. Это очень странно…

— Доктор, — перебила его Николь, роясь в бумажнике, — на этот раз мне нет прощения. Уходя вчера из музея, я нашла вот это и сейчас пришла, чтобы вручить его вам. — Она подала ученому крошечный сверток. — Я даже предположить не могла, что вы станете его искать. Простите меня, я такая глупая…

Реставратор поспешно развернул клочок бумаги и впился глазами в осколок. Затем ловко приложил его к талии Сесостриса III, и под усами Марше расплылась широкая улыбка.

— Смотрите, мадемуазель, все совпадает просто идеально. Вот тут, слева, тоже не хватает осколка, но эту проблему мы решим. — Он с сияющим видом посмотрел на Николь. — Спасибо, большое спасибо, теперь я уверенно могу сказать, что наш больной будет спасен.

Направляясь к себе, Николь не могла удержаться от улыбки. Разбитая скульптура огорчила всех, за исключением этого желтоусого добряка. Девушка готова была поклясться, что его привела в восторг необходимость вылечить пострадавшего фараона.

Войдя в свою клетушку, Николь обнаружила записку. Она лежала посередине письменного стола, так что не заметить ее было невозможно. «Директор просил тебя зайти к нему, как только ты придешь на работу», — гласила записка. И подпись: «Сюзанна».

Николь положила сумку на стул и повесила на спинку пиджак. Сообщение ничуть ее не обеспокоило. В том, что Пьер де Лайне хочет ее видеть, не было ничего странного. Тем более, что она тоже хотела с ним поговорить.

Когда она вошла, директор тут же поднялся и жестом пригласил ее присесть на тот же стул, на котором она уже сидела накануне. Николь всмотрелась в его лицо и не увидела ничего, что можно было бы истолковать как угрозу.

— Приношу свои извинения за то, что я задержалась, доктор де Лайне, но я заходила в отдел реставрации. Вчера я унесла с собой осколок статуэтки, который нашла на полу кабинета, и сегодня первым делом отдала его доктору Марше. — Она сокрушенно посмотрела в глаза собеседнику. — Мне и в голову не пришло, что его могли искать. Простите.