– У фас жар, фаше феличестфо.

– Я знаю, Николай Ламбертович, но горло уже не отекает, да и потею я меньше прежнего.

Через три дня после происшествия на заднем дворе я слег с лихорадкой, и переполошившийся Бидлоо, не знавший, что со мной делать, особенно после того как оконфузился с моим кашлем, который я вылечил себе сам, буквально насильно запер меня в душной спальне под тонной пуховых одеял. Я прекрасно понимал, почему он не справляется – Бидлоо был гениальным для своего времени хирургом и анатомом, вот только мне хирург и тем более анатом был пока не нужен, мне нужен был другой врач, но другого-то и не было.

– Мне и правда гораздо лучше, и все благодаря твоей заботе неусыпной. Вот только поболее моего заботит меня здоровье Андрея Ивановича, больно долго он мается, горемычный.

– Господин Остерман скоро встанет на ноги и сможет дальше служить фашему феличестфу, – Бидлоо попытался взять мою руку, чтобы посчитать пульс, и я с ловкостью подсунул ему ту, на которой не было следов моих экспериментов с прививкой. Если медикус что-то и заподозрил, то вида не подал. Пошевелив губами, он отпустил мою руку и кивнул. – Фы прафы, фаше феличестфо. Жар пошел на спад, и софсем скоро вы можете фстафать.

– Это очень сильно меня радует, Николай Ламбертович, вы даже не представляете, насколько мне радостно от ваших речей.

– Также скажу, что фы фполне способны профодить фстречи с теми, кому назначены аудиенции.

– В каком смысле? – я даже оторопел. – Я же вроде не выздоровел еще до конца, чтобы кого-то принимать. А вдруг они заболеют и тоже слягут?

– Заболеют? Что за глупости фы гофорите. Как они могут заболеть, всего лишь посетиф фаше феличестфо?

– Ну-у, э-э-э, – я мучительно вспоминал, когда стало известно о микробах, но кроме имени Пастера ничего на ум не приходило, а он, насколько я помнил, еще пока даже в проекте не числился. – Значит, я могу вставать и принимать посетителей?

– Зафтра, – кивнул Бидлоо.

– Завтра так завтра. А что, кто-то решил нарушить мое уединение? – вяло полюбопытствовал я, примерно догадываясь, кто именно обивает пороги Екатерининского дворца.

– Думаю, фам лучше спросить фашего адъютанта, – Бидлоо поджал губы.

Видимо, Репнин не слишком нравился бывшему лейб-медику Петра Первого. Ну да это его дело, главное, чтобы он мне нравился. А вот тут проблем не было. Юрий Никитич Репнин начал осваиваться в роли моего адъютанта и, кажется, сговорился с Митькой. Теперь они вдвоем не подпускали ко мне никого в те моменты, когда я действительно хотел побыть один.

– Я так и сделаю, Николай Ламбертович. – И я отвернулся от медикуса, тем самым давая понять, что в его услугах больше не нуждаюсь.

Бидлоо еще некоторое время постоял рядом с моей кроватью, глубоко вздохнул, специально громко, чтобы я услышал и осознал, и вышел из комнаты. Я же попытался систематизировать произошедшие события.

Так уж получилось, что тот несчастный случай принес мне гораздо больше пользы, чем вреда. И это кроме того, что я так вовремя с предполагаемой коровьей оспой столкнулся. Потому что совершенно неожиданно лояльность преображенцев была поставлена под сомнение, и я поспешил отписать Миниху, чтобы прислал кого посмышленей, дабы временно осиротевших преображенцев возглавил. Самому пальцем тыкать в небо не хотелось, ну не знал я всех раскладов по войскам, а так ведь всегда можно было сослаться на младость и неопытность. Насколько я знаю, подобные отмазки в любые времена и при любой власти прокатывали как по маслу.

А начались все события, которые вроде бы сдвинули с мертвой точки мои старания повернуть реку истории вспять в тот момент, когда меня подняли с земли и принялись отряхивать от снега, сена и, кажется, коровьего дерьма. Как только меня подняли на ноги, я понял, что все-таки довольно сильно ударился головой о доски пола, так, что получил легкое сотрясение. Вот только даже легкое сотрясение может сопровождаться не только головными болями, но и тошнотой. Меня пытались отчистить, я стоял, шатался, мужественно сдерживая подступившую к горлу рвоту. Но надо же было такому случиться, что именно в тот самый момент, когда в амбар, или как этот сарай правильно называется, ворвался практически раздетый Репнин, услышавший о произошедшем и поспешивший ко мне на выручку, я упал на колени и меня основательно так вырвало. Полковник дар речи потерял, увидев эту почти картину маслом: император на коленях стоит в загаженном сарае и блюет в плотном кольце преображенцев.

Выхватив шпагу, Репнин бросился на Трубецкого с криками, что тот, скотина, пытается устроить переворот, устроив покушение на богом данного императора прямо среди белого дня. Что преображенцы от своей значимости совсем стыд потеряли где-то вместе с совестью, но у государя все же имеются верные ему клинки… слов было сказано много, и не все из них можно произносить в присутствии дам. Никита Юрьевич такого откровенного наезда со стороны этого мальчишки-выскочки, незнамо каким образом умудрившегося приблизиться ни с того ни с сего к императору, стерпеть не сумел и ответил вместо слов приличной зуботычиной. Удар был полнейшей неожиданностью для полковника Вятского пехотного полка. От этой неожиданности Репнин упал, но тут же вскочил с перекошенной от ярости мордой лица. Все это происходило под истошные вопли потревоженных коров, лай собак, которых содержали неподалеку, и булькающие звуки, которые издавал все еще блюющий государь-император. Мне, если честно, было не до них, и я замахал рукой, когда орущие друг на друга господа офицеры приблизились к моей измученной особе. Завидев жест, призывающий оставить меня ненадолго в покое, и Репнин и Трубецкой приняли его почему-то по-своему. В общем, они решили, что я таким образом даю разрешение на проведение дуэли, потому что оскорбились оба знатно. Тут же были призваны секунданты, и Репнин, как пострадавший в большей степени: ему было нанесено оскорбление действием, в отличие от Трубецкого, которому нанесли оскорбление словом, выдвинул условие – здесь и сейчас. К счастью, оба дуэлянта были взвинчены сверх всякой меры и не оговорили, до смерти они собираются драться или все обойдется первой кровью. Самое же неприятное во всей этой ситуации было то, что я не мог быстро их остановить по вполне понятной причине: меня все еще рвало.

Пока оставшиеся со мной преображенцы пытались как-то мне помочь и одновременно с этим осознать, каким образом из опоры трона они, благодаря одной-единственной лошади, испугавшейся залпа фузей, умудрились превратиться в гнусных изменщиков и едва ли не цареубийц, а большого опыта в дворцовых переворотах у них пока что не было, Трубецкой с Репниным схлестнулись не на шутку. Слава богу, рвать меня к тому времени перестало, и я сумел подняться, очень осторожно и пытаясь не совершать резких движений, держась за руку одного вовремя сориентировавшегося гвардейца, поспешил к выходу на улицу со всей возможной скоростью, на которую был способен. Успел я вовремя. Эти ослы уже оба были ранены: Трубецкой периодически хватался за правое плечо, Репнин за левое. Преимущество было за полковником, но похоже, что на взаимных ранениях они расходиться не собирались.